Элизабет Тейлор
Шрифт:
Этот комплимент, исходящий из уст такого эрудита, как Ричард Бертон, был для Эдди словно бальзам на душу».
Позднее тем же вечером Бертон, накачавшись шампанским, принялся зычным голосом цитиропап. Шекспира, Эдди и Элизабет, затаив дыхание, слушали его сочный баритон, в то время как остальные пр сутствующие за столом, кто уже не раз становился свидетелем подобных пьяных монологов, откровенно зевали. Наконец, кто-то из гостей, кому надоело слушать эти хмельные речи, крикнул Бертону:
«Ради бога, Ричард, утихомирься и посиди спокойно! Хватит строить из себя идиота!»
Затем гость повернулся к сидевшему рядом с ним представителю студии «XX
«Эти чертовы актеры! Если не дать им заключительной реплики, сами они ни за что не догадаются, когда им уйти со сцены!»
На этих вечеринках Эдди Фишер, который сам пил только кока-колу, пытался проследить, чтобы Элизабет не злоупотребляла спиртным. Он также вел счет числу выкуренных ею сигарет и следил за ее диетой, однако больше всего его беспокоило пристрастие Элизабет к крепким напиткам. Эдди пристально следил за тем, чтобы на приемах после пятого выпитого бокала ей больше не наливали вина.
Однако усилия Эдди удержать жену от чрезмерных возлияний терпели крах всякий раз, когда супруги обедали вне дома, и Элизабет сидела рядом с Бертоном, который сам был не дурак выпить. Хитрый валлиец исподтишка наполнял ей стакан, а сам в то время отвлекал ее мужа, чтобы тот ничего не заметил. Когда же Эдди пытался пораньше увести Элизабет домой с вечеринки, та умоляла его, чтобы им остаться чуть-чуть подольше. Бертон тоже принимался его уговаривать, а сам тем временем быстро подлипал в бокал Элизабет.
«По-моему, — заметила как-то раз Элизабет, — я просто влюбилась в этого мужика».
«То была часть его тактики соблазнения», — рассказывал один из свидетелей тех событий.
Несмотря на угреватое лицо, женщины находили Бертона неотразимым. Это был мужественный тип, физически сильный и широкоплечий, однако одновременно в нем было нечто от неприкаянного сироты.
«Он наделен редкостным даром — любая женщина, находясь рядом с ним, испытывает такое ощущение, будто она — единственная для него в целом мире... Это ли не блаженство?» — вспоминала Ли Ремик.
«Я была до безумия влюблена в него, по меньшей мере, целых четыре дня, — призналась как-то раз Тэм-ми Граймз. — Рядом с ним даже дурнушка чувствует себя красавицей».
Актер Фредрик Марч говорил, что у Бертона «особый нюх на женщин». По его словам, «Бертон, если я не ошибаюсь, упустил их лишь не более полдюжины».
«По-моему, он просто родился таким — кокеткой в брюках», — соглашался с ним продюсер Фрэнк Росс.
Бертон не отрицал своей пресловутой притягательности, хотя при случае шутливо отмахивался:
«Да ладно вам — какой из меня принц — да я настоящая жаба!»
Тем не менее, ему нравилось соблазнять женщин, особенно если рядом оказывалась жена. Некоторые из его намеков поражали наглой откровенностью. Как-то раз, на глазах у Сибил, которая любила его до безумия и была готова терпеть любые унижения, он приударил за хорошенькой блондинкой, гостившей в то время у Фишеров. Лишь однажды Сибил дала волю чувствам. Случилось это в Голливуде, на праздновании Нового года, когда Ричард, под двенадцатый удар часов, подхватил на руки Джин Симмонс и страстно поцеловал в губы. Сибил, которая терпела этот роман уже на протяжении нескольких месяцев, решительным шагом вышла на середину зала, влепила мужу звонкую пощечину, после чего бросилась вон из комнаты. Правда, чаще она просто отворачивалась в другую сторону, как, например, в тот вечер, когда Ричард после вечеринки с шампанским развлекал Элизабет веселыми анекдотами.
«Лиз хохотала на пару с Ричардом Бертоном, когда неожиданно
В отличие от Эдди, Сибил оставила этот инцидент без внимания, поскольку не сомневалась, что Ричард просто тренирует фаллические мышцы, как он это постоянно делал с любой своей новой партнершей по фильму. Разумеется, она отдавала себе отчет в том, что на сей раз партнершей мужа была признанная красавица, превзошедшая своей известностью папу римского и президента Соединенных Штатов Америки, однако Сибил это мало волновало. Ей и раньше приходилось мириться с его бесчисленными романами. Она хорошо понимала, что это делается ради самоутверждения, он просто не может обойтись без побед на любовном фронте. А кроме того, она уже по опыту знала, что как только интерес к очередной пассии угасал, Ричард неизменно возвращался к ней.
Сибил с ее рано поседевшими волосами на вид можно было дать гораздо больше лет, чем ее гулящему супругу, который воспринимал ее скорее как мать, готовую на все ради него.
«Волей-неволей превращаешься в няньку, — признавалась она, — если вашему мужу каждый день приходится играть на публику. Начинаешь волноваться о том, как он спал, как его здоровье — то есть заботиться о нем словно о малом ребенке».
Ричард настоял, чтобы Сибил вскоре после замужества оставила сцену. И хотя он не скрывал, что жена как актриса попросту затмевала его, Сибил с радостью уступила его требованиям, прекрасно понимая, что под крышей их дома двум честолюбивым характерам просто не ужиться. Она целиком посвятила себя карьере мужа — читала его сценарии, изучала контракты, заботилась о его гардеробе. Она целых десять лет откладывала рождение детей, дожидаясь того времени, когда Ричард прочно станет на ноги и утвердится в театральном мире.
В 1952 году Бертон оставил лондонские подмостки, чтобы попытать счастья в Голливуде, где можно добиться международного признания и огромных денег. Некоторые критики безошибочно угадали, что, подписав контракт со студией «XX век — Фокс», Бертон пожертвовал искусством в угоду собственным амбициям.
«Вот человек, который продался, — заявил его агент Харви Оркин. — Он пытается добиться признания при помощи уловки. А ведь он мог бы стать величайшим актером на этой планете».
Однако Сибил прекрасно понимала непреодолимую жадность мужа. Для него это был единственный способ вычеркнуть из памяти годы детства — годы унижений и нищеты.
Ричард Бертон (настоящая его фамилия Дженкинс) был двенадцатым из тринадцати детей в семье, ютившейся в жалкой лачуге без каких-либо элементарных удобств. Мать Ричард не помнил, так как она умерла при родах своего последнего ребенка. Его отец, спившийся шахтер, был слишком беден, чтобы заплатить за похороны.
«Те десять фунтов, которые мы были вынуждены занять на похороны нашей матери, тяжким грузом висели на нас еще несколько лет, — вспомигмл Ричард. — Когда наша семья наконец расплатились с долгом, этот день стал для нас настоящим праздии ком. Мы жили в беспросветной нищете. Бывали годы, когда мы существовали только благодаря бесплатному супу, что раздавали благотворительные организации».