Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Ты просто прелесть, Стефан! Откуда это пришло тебе в голову?
— Так вот слушай, — ответил он, — и удивляйся, как мудро устроен свет. Как ком снега, скатываясь с высокой горы, вырастает в огромную лавину, так и в нашем доме маленькие добрые дела порождают великие деянья. Панна Магдалена подарила тебе двух канареек, которые весят каких-нибудь двести граммов. Это был тот ком снега, который у тебя вырос уже в Цезаря, а Цезарь весит добрых полсотни килограммов. Ну, а в моих руках Цезарь превратился в театр, а это
— Теперь понятно, почему у вас я больше страдаю мигренями, чем тогда, когда жила одна, — сказала тетка.
— Но у вас есть и доктор! — ответил Сольский, глядя на Мадзю. — На таких условиях я бы охотно согласился страдать вместо вас мигренями.
— Стефек, не болтай глупостей! — остановила его Ада.
— Где Цезарь? — спросил вдруг Сольский и свистнул.
Умное животное ответило ему лаем из третьей комнаты и через минуту прискакало в столовую.
— О, боже, а это что за чудовище! — ахнула тетка. — Только, Стефан, прошу тебя, пусть оно на меня не смотрит!
Однако понемногу она успокоилась и даже погладила Цезаря, которого Сольский начал кормить из рук.
— Ужасные вещи творятся в нашем доме! — говорила тетка. — В комнатах так верещат канарейки, что хоть уши затыкай, собака лает так, что стены дрожат, а Стефан свистит за обедом. Мне кажется, я попала к дикарям…
— Сознайтесь, тетя, у нас, дикарей, сегодня куда веселее, чем в нашем вчерашнем монастыре, — сказал Сольский. — Жили мы здесь, точно монахи или узники; дело дошло до того, что я сам боялся заговорить погромче. Словом, попусту тратили жизнь. Но больше это не повторится. Как луч солнца, явилась панна Магдалена, и тает лед, который давил нам грудь, а из затхлых углов изгоняются призраки печали…
— Стефек!..
— Не мешай, Ада, на меня нашло вдохновение. В нашем лице, — обратился он к Магдалене, — вы нашли понятливых учеников. Прочь скуку! Отныне наш кружок предастся развлечениям!
— Как? Ты хочешь держать открытый дом? — спросила Ада.
— Не для всех. Я хочу устроить так, чтобы мы не зевали от скуки. Началом новой эры будет сегодняшний спектакль.
Тетя Габриэля хлопнула в ладоши.
— Вот таким я тебя люблю, — сказала она. — И если ты таким и останешься, я готова примириться с Цезарем и даже с канарейками Ады.
— Примиришься и кое с чем другим, — обронил Сольский, целуя ей руку. Тетка бросила на него быстрый взгляд.
Мадзя сидела молчаливая, озабоченная. Больше всех других развлечений она любила театр, однако на этот раз вместо радости, ощутила тревогу.
«Зачем они берут меня?» — думала она, чувствуя расстояние, которое отделяет ее, бедную учительницу, от этого избранного круга.
Все ее угнетало: простой наряд Ады и пани Габриэли, которые явно хотели приспособиться к ней, отличные лошади и роскошная карета, даже то, что они с теткой сели на задних местах, а Стефан
Но только в театре началась для Мадзи настоящая пытка. Не успели они войти в ложу, как все взоры устремились на них. Послышался шепот: «Сольские! Сольские!..» — и вопросы: «А кто это с ними?..»
«Кто?.. — подумала Мадзя. — Обыкновенная компаньонка, которой здесь вовсе не место».
Она сидела, красная, затаив дыхание, опустив голову; всякий раз, когда она поднимала глаза, ее поражала живая стена мужчин и женщин, заполнивших ложи, амфитеатр, балконы. Тут и там сверкали стекла биноклей, направленных на нее, заглядывающих ей в глаза.
Кто-то остановился и отвесил ей низкий поклон. По огромной розовой лысине Мадзя узнала Згерского и — вздохнула с облегчением. Хоть один знакомый и дружески расположенный к ней человек! Снова два каких-то господина… Казимеж Норский и Бронислав Коркович, которых с некоторых пор соединяют узы неразрывной дружбы. А может, еще кто-нибудь? — думает Мадзя, окидывая взглядом театр. Ну конечно! в амфитеатре сидит компания, в которой Мадзя узнает свою сослуживицу панну Жаннету и пана Файковского, провизора из Иксинова.
Она в смущении опускает глаза и вдруг замечает в креслах огромную шляпу. Это панна Говард — одна, нет, не одна, — в руках у нее артиллерийский бинокль, как и надлежит даме, которая хочет быть равной с мужчинами.
В довершение всего к Аде подходит старый, противный барон Пантофлевич и, глядя одним глазом на букетик у ее лифа, а другим на Мадзю, спрашивает:
— Что это за чудный цветочек?
— Обыкновенный ландыш.
— Правда! И наши цветочки бывают хороши, только их надо менять…
— Что делать, барон, — подхватывает Сольский, — на этом свете все меняется, кроме парика.
Барон торопливо ретируется, но Ада бледнеет, а у Мадзи темнеет в глазах. Так это она принадлежит к тем цветочкам, которые надо менять!
Несмотря на превосходную игру артистов, вечер оказался неудачным. Дамы были смущены и мрачны, Стефан зол. В конце спектакля Ада сказала, что у нее болит голова и она не хочет ехать к Стемпковскому, предпочитает поужинать дома.
Когда вернулись домой, Ада шепнула Мадзе:
— Театр, я вижу, уже не для меня. Ужасно раздражает и эта духота, и толпа людей… Сегодня я была так расстроена, что испортила вам весь вечер. Стефан это понял и сердится на меня. Больше ни за что не поеду в театр! — прибавила она с сожалением в голосе.
Увидев, как она огорчена, Мадзя забыла о собственных неприятностях. Обняв Аду, она со смехом сказала:
— Нет, поедешь и будешь ездить, только я тебе скажу, как мы это сделаем. Возьмем ложу амфитеатра…
— Но это неприлично…
— Вот увидишь, что прилично. Мы никому не скажем и убежим втроем, ну, например, с пани Арнольд, в итальянскую оперу.