Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Учить на память энциклопедию, — съязвила панна Папузинская.
— Пожалуй, это лучше, чем играть без такта на фортепьяно или петь без голоса, — отрезала пани Канаркевич. — Установить связь с женщинами высшей цивилизации — это поважнее университета. Поэтому я предлагаю послать нескольких делегаток в разные страны Европы и Америки.
— Об этом мы уже слышали, — сухо прервала ее панна Говард. — Член Бжеская хочет сделать какое-то конкретное предложение. Член Бжеская, предоставляю вам слово.
Кучка
Из-за занавески показалась Мадзя, красная, как вишенка.
— Я, — начала она, заикаясь, — знаю одну учительницу в Иксинове, панну Цецилию. Панна Цецилия окончила институт, даже с шифром. Она очень способная… но разочаровалась в жизни…
— Я тоже имею право на разочарование, — вполголоса вставила панна Папузинская.
— Так вот панна Цецилия хотела бы стать учительницей в Язловце. Поэтому я обращаюсь к союзу с просьбой устроить в Язловце место панне Цецилии. Фамилию ее я назову в другой раз.
— Дикая претензия! — крикнула панна Папузинская. — Что общего может быть у нас, передовых женщин, с монастырской школой?
— Я решительная противница этих школ, — заявила панна Говард.
— Это очаги предрассудков! — прибавила панна Папузинская.
— Надо раз навсегда добиться, чтобы на наших собраниях мы не слушали метафизических бредней! — подхватила пани Канаркевич.
Смущенная Мадзя спряталась в оконной нише.
— Ах какая ты нехорошая! — шепнула ей Ада. — Почему ты ничего не сказала мне об этой панне Цецилии?
— Я хотела сделать тебе сюрприз, — ответила огорченная Мадзя.
— Вернемся к вопросу о средствах нашей мастерской трикотажных кофточек, которая терпит банкротство, — начала панна Папузинская.
— Уж не потому ли вы все толкуете о банкротстве, что мастерская создана по моей инициативе? — резко спросила панна Говард.
— Меня мало занимают ваши мастерские, — продолжала панна Папузинская, — зато гораздо больше средства. Итак, я советую, не знаю уж, в который раз, повысить месячные взносы членов…
— Никогда! воскликнула панна Говард. — Злотый в месяц может заплатить каждая женщина, а ведь наш союз демократический…
— И располагает тремястами злотых в месяц.
— Да, но если бы в союз вступили все наши женщины, у нас было бы три с половиной миллиона злотых в месяц, или погодите… сейчас… тридцать пять на два будет семьдесят, да, у нас было бы в год семьдесят семь миллионов!
На минуту воцарилась тишина.
— Сколько? Сколько? — воскликнула пани Канаркевич, подсчитывая цифры на бумаге. — У нас было бы всего сорок два миллиона в год.
— Ну что вы болтаете? Тридцать пять на два будет семьдесят и дважды…
— Панна Говард, вы не знаете умножения!
— Я не знаю умножения! — подскочила панна Говард.
— Пожалуйста, вот я подсчитала!
— Что мне до ваших
— Да, да, только сорок два миллиона! — раздались голоса в разных уголках зала.
Панна Говард закусила губы и упала на стул.
— Вы хотели бы навязать свою волю даже таблице умножения, — вмешалась панна Папузинская.
— Прошу слова! — снова раздался голос рядом с манекеном для примерки платьев.
— Слово имеет член Секежинская.
— Страшно коптит лампа, — тихо сказала член Секежинская.
Действительно, красное пламя висячей лампы уже доходило до половины зеркала печи, верхушка которой украсилась бархатной шапкой. По всему залу носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.
— Ах, мое новое платье!
— Мы стали как трубочисты!
— Ну и прелесть эти собрания, нечего сказать! А я как раз собралась на вечер!
— Почему вы не сказали об этом раньше? — сердито спросила панна Папузинская у испуганной Секежинской.
— Регламент запрещает.
— Что мне до вашего дурацкого регламента, я из-за него новые перчатки испортила.
— Член Секежинская, — с ударением сказала панна Говард, — заслуживает похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.
Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.
— Вы со своим понятием о порядке превратите нас в кучу судомоек! — крикнула пани Канаркевич.
Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.
— Позвольте спросить, — скромно начала панна Червинская, — как же быть с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для них, ни на поденную плату.
— Подумаешь! — отрезала панна Говард. — На питание в день выходит два рубля, а на поденную плату три рубля. Мы все сейчас сложимся, каждый даст, сколько может, а за неделю соберем остальное по знакомым. Вот пять рублей! Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.
Панна Говард положила на стол пятерку, остальные стали шарить смущенно по кошелькам или шептали хозяйке:
— Я пришлю завтра рубль!
— Я принесу в среду пять злотых!
Некоторые клали на стол злотые, однако было видно, как тяжело им расставаться даже с такими небольшими деньгами.
Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на ухо.
— Панна Сольская, да говорите же громко! — воскликнула панна Говард. — Сударыни, можете забрать свои деньги, панна Сольская покупает все готовые кофточки. Это весьма утешительный факт, он доказывает, что у наших женщин начинают наконец открываться глаза.
— Любопытно, что панна Сольская будет делать с тремястами пятьюдесятью кофточками? — с насмешкой спросила панна Папузинская.
— Она уплатит семьсот рублей и на полгода обеспечит наших работниц, — высокомерно ответила панна Говард.