Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Вы смеетесь над всем этим? — спросила Мадзя.
— Ну конечно!
Кто-то позвал пана Казимежа, и Мадзя подсела к панне Сольской.
Раскрасневшаяся Ада лихорадочно играла веером.
— Говорят, пан Норский большой волокита, — сказала она Мадзе. — Он и за тобой ухаживает?
— Нет, — ответила Мадзя, чувствуя, что говорит неправду. — Он описывал мне сейчас собравшихся и безжалостно издевался над спиритизмом.
— Как знать, может, он и прав. Не правда ли, пан Дембицкий?
— А о чем вы говорите? — спросил старик, словно очнувшись ото сна.
В эту минуту к ним подбежала панна Норская
— Чувствую, что после истории с этим несчастным биномом я у вас впала в немилость. Если вы и впрямь сердитесь, что ж, приношу извинения. Сегодня я бы так не поступила, я переменилась, — прибавила она со вздохом. — Когда сам изведаешь горе, понимаешь, что никому нельзя причинять неприятности.
Элена была очаровательна. Она стояла так близко, что Дембицкий слышал запах ее тела, и смотрела на старого математика большими темными глазами. Но он ответил с невозмутимым спокойствием:
— Что вы, сударыня! Да и к чему вам бином Ньютона? Это хорошо как вступление к ряду Тейлора, а так!..
— Ах, чудовище! — воскликнула Ада. — С ним говорит женщина, прекрасная, как небесное виденье, а он, вместо того чтобы глаз с нее не сводить, думает о Тейлоре!
Дембицкий в замешательстве развел руками, не зная, что сказать. Но тут вмешался Сольский, который прислушивался к разговору.
— Пан Дембицкий восхищен красотой панны Элены, но весь свой восторг передал мне, — сказал он. — Так что я имею удовольствие восхищаться вдвойне…
— Только сегодня? — поднимая глаза, спросила Элена.
— Ну зачем же! — ответил Сольский. — Вас просит пани Арнольд по хозяйственным делам.
Он подал панне Элене руку, на которую та оперлась с небрежной грацией, и отошел, бросив мимолетный взгляд на Мадзю.
Но Мадзя этого не заметила. Она сидела, опустив глаза, и прислушивалась к острой боли, которая пронзила ей сердце.
— Как хороша Эленка! — шепнула она Аде.
— Сказать по правде, — ответила ей тоже шепотом панна Сольская, — я не могу с этим согласиться! Есть в ней что-то ненатуральное…
Сердце у Мадзи еще больше сжалось.
«Как скоро баре забывают о своих симпатиях!» — подумала она.
Подошел пан Казимеж и, нежно глядя на Аду, завел с нею весьма утонченный разговор, украдкой бросая взгляды на Мадзю. Но панна Сольская играла веером, отвечала холодно и, воспользовавшись первым удобным случаем, ушла с Дембицким поискать комнату попрохладней.
— Не понимаю, что случилось с панной Адой, — с беспокойством сказал пан Казимеж. — В Швейцарии она была так мила со мной…
— Вы слишком редко ее навещаете, — ответила Мадзя.
— Это потому, что с некоторых пор я заметил в ней перемену. Расположением пана Сольского я тоже не пользуюсь, так что… Ну разве не ясно, панна Магдалена, что отсюда следует? Что я, к несчастью, слишком редко вижу вас…
Когда он говорил, лицо его пылало и глаза сверкали. Мадзя в самом деле была прелестна, молодые люди даже спорили о том, кто красивей: словно выточенная панна Элена, в каждом движении которой сквозило сознание своей красоты, или смиренная и тихая Мадзя, которая думала, что она дурнушка.
В толпе поднялся шум. Седоватый адепт пани Арнольд с жаром доказывал, что медиум
— Бьюсь об заклад, — говорил он господину с блуждающими глазами, — что мы увидим нечто из ряда вон выходящее. Пани Арнольд в том состоянии одушевления, когда по воле медиумов столы поднимаются в воздух и даже духи являются в материальной оболочке.
Господин с блуждающими глазами ответил, что в интересах новой науки показать профанам хотя бы стол, летающий в воздухе. А пан Згерский — тут как тут, изъявил готовность попросить почтенную хозяйку дома устроить сеанс.
— Ну, — сказал Мадзе пан Казимеж, — раз за дело взялся Згерский, представление обеспечено. Пойдемте пока отсюда.
Они направились в другие комнаты и чуть не задели пана Бронислава Корковича, спрятавшись за дверью, бледный, с побелевшими губами, он впился глазами в панну Элену, которая напропалую кокетничала с Сольским.
— Итак, панна Магдалена, — заговорил пан Казимеж, когда они очутились в уютном кабинете, — сегодня мы собственными глазами сможем увидеть, как создаются религии. Находится медиум, о котором многое мог бы сказать Шарко, находится несколько фанатиков, которым вера так же нужна, как черный кофе после обеда, появляется какой-нибудь пан Згерский, готовый выступить в качестве посредника, для того чтобы упрочить свое положение, ну и толпа слабых умов, то есть общество, которое, если перестанет думать о боге и загробной жизни, тотчас предается пьянству, воровству, разбою или игре в винт…
— Так вы не верите в духов? — с любопытством спросила Мадзя.
— Я?
— А в бессмертие души?
— Какой души, какое бессмертие?
— Но уж в бога-то вы должны верить, — с отчаянием сказала Мадзя.
Пан Казимеж улыбнулся и пожал плечами.
— Мне пришлось бы прочитать вам целый курс философии, — ответил он, — как я читал университетским товарищам, среди которых встречалось немало верующих. Не будем обманываться, панна Магдалена! Надо брать жизнь, как она есть, и думать прежде всего о том, чтобы ничего не потерять из ее радостей. О горестях за нас подумают люди. А когда придет последняя минута, у нас будет, по крайней мере, утешение, что мы не погубили зря ценный дар природы…
Мадзя всерьез обеспокоилась.
— Но, сударь, как можно сомневаться в существовании души? — воскликнула она. — Я ведь чувствую, мыслю, и я верю в будущую жизнь…
— Где она, эта душа? — спросил пан Казимеж. — Ученые открыли в мозгу жиры, кровь, фосфор, миллионы клеток и волокон, но души не обнаружили. А где прячется эта душа во время крепкого сна или обморока и почему она перестает сознавать окружающее и даже самоё себя, если в мозг поступит на несколько капель крови меньше, чем в состоянии бодрствования? Где была наша душа до нашего рождения? Почему ее не было тогда, когда темя у нас было мягким, почему наши души росли и созревали вместе с телом, почему вершины развития они достигают в зрелом возрасте и слабеют в старости? И не подобна ли душа пламени свечи, которое в первую минуту едва мерцает, потом растет, а когда кончается стеарин, начинает гаснуть? Говорить о бессмертии души это все равно, что утверждать, будто пламя горит, хотя свеча погасла. Пламя — это только горящая свеча, а душа живое тело.