Эмансипированные женщины
Шрифт:
Котовский вошел в кабинет пана Стефана с высоко поднятой головой, приглаживая волосы и стараясь, как и подобает перед магнатом, придать своему лицу независимое выражение. Но важный барин с первого взгляда понял, что гордый выскочка очень смущен и сердце его трепещет, обуреваемое смутными надеждами.
— Ваше сиятельство, вы желали… Я получил вашу записку… — начал Котовский и еще больше смутился, вглядевшись в монгольское лицо, которое дышало энергией.
— Дорогой мой, — сказал Сольский, пожимая ему руку, — во-первых,
Котовский упал в кресло, туман поплыл перед его глазами.
«Чего ему от меня надо, этому дьяволу?» — думал он, глядя на сидевшего перед ним щуплого человека, который внушал ему все большее почтение.
Сольский это заметил. Он угадал, что молодой доктор восхищается им совершенно искренне, и почувствовал к юноше симпатию.
«Право, этот кандидат в Бруты мне нравится», — подумал он, а вслух сказал:
— Пан Котовский, я слышал о вас много хорошего.
— Обо мне? — с обидой в голосе спросил молодой человек.
— Да, от панны Магдалены Бжеской.
— Вот как!
— Видите ли, я строю сахарный завод и хотел бы, чтобы о моих рабочих заботились люди порядочные, поэтому я предлагаю вам место заводского доктора.
Котовский даже не поблагодарил за предложение, он уставился на Сольского, не веря собственным ушам.
— Условия следующие: каменный дом с садом, несколько моргов земли, лошади, корм для них и полторы тысячи жалованья в год. Вы согласны?
Котовский был ошеломлен. Он задвигал руками, но не вымолвил ни слова.
— Стало быть, согласны? — сказал Сольский.
— Простите! — произнес молодой человек, вставая с кресла. — Я весьма… весьма признателен… я никак не ожидал… Но…
— Но что? — спросил Сольский, и на лбу у него обозначилась складка.
— А пан Казимеж Норский… он тоже… тоже служит на вашем заводе?
Сольский вздрогнул.
— Нет, не служит, — быстро ответил он, — и никогда не будет служить. Но почему вы задаете мне этот вопрос?
— Потому что я отказался бы служить на одном заводе с Норским, — заявил Котовский.
При этих словах Сольский ощутил прилив такой нежности к молодому доктору, что готов был его расцеловать. Однако он овладел собой и, сделав строгое лицо, сказал:
— Я попросил бы вас объяснить подробней, почему, собственно, вы не согласились бы поступить на должность в учреждении, где служил бы пан Норский?
— А потому, что он, прошу прощенья, подлец, — отрубил Котовский и взъерошил свою шевелюру. Он не был физиономистом, и ему казалось, что за такое резкое суждение о пане Казимеже он уже не получит места.
— Сильно сказано, а теперь прошу доказательств.
— Да это тысяча и одна ночь, — начал Котовский, который все еще не мог отвыкнуть от студенческих словечек. — Когда пани Ляттер утонула, некий шляхтич Мельницкий,
Котовский заерзал на стуле, вздохнул и стал теребить волосы.
— И что бы вы думали, — продолжал он, — пан Норский под Новый год посулил своему кредитору подаренные деньги, а в апреле взял их из банка. Напрасно мы просили пана Норского взять четыре тысячи с другой закладной, с которой мы сможем получать проценты только осенью. Напрасно толковали ему, что старик Мельницкий, парализованный, слабоумный калека, останется без куска хлеба. Мы вовсе не хотели уничтожить дарственную, а только переписать ее. Но пан Норский заупрямился — у него, мол, долг чести. Ну, и забрал деньги, а старику теперь хоть пропадай.
Если бы Сольского осыпали золотом, это меньше обрадовало бы его, чем рассказ Котовского. Но он и виду не подал, только спросил спокойно:
— Знает ли еще кто-нибудь, кроме ваших друзей, об этом поступке Норского?
— Нотариус… и еще наш заимодавец. У Мельницкого теперь нет друзей, никто им не интересуется. Впрочем, дарственная была в полном порядке, более того, всякий раз, когда старик приходит в себя, он спрашивает, как поживает пан Норский и забрал ли подаренные деньги. Мельницкий ничего не знает о своем положении; он все еще считает себя богатым и думает, что его разоряет… моя невеста.
— Не разрешите ли вы мне, — спросил Сольский, — воспользоваться при случае вашим сообщением? Возможно, мне и не придется этого делать, но такой случай не исключен.
— Как хотите. В конце концов мне это безразлично. К тому же закон на стороне Норского.
— Это неважно, — сказал Сольский. — Но я заверяю вас, что пан Норский никогда не будет служить в учреждении, с которым связан я. А теперь скажите, согласны ли вы занять место доктора при заводе?
— О!
— До пуска завода вы будете нашим домашним доктором здесь, в Варшаве. Если кто-нибудь из наших домочадцев обратится к вам за советом, вы обязаны его пользовать. Жалованье такое же и — пятьсот рублей квартирных. К исполнению обязанностей приступаете с первого мая.
— Но теперь уже конец мая, — прошептал Котовский.
— Мне этот срок удобнее, чтобы не путать расчеты. Но постойте! — спохватился Сольский. — У вас, конечно, есть долги. На какую примерно сумму?
— Рублей… рублей пятьсот, — оторопел Котовский.
— Администрация завода выплатит ваши долги, а затем эти деньги вычтут из вашего жалованья. Или из наградных. Завтра в полдень соблаговолите явиться в контору, и наш кассир выплатит вам положенную сумму. А пока благодарю вас, до свидания.