Эмансипированные женщины
Шрифт:
Мадзе стало стыдно.
«Как я самонадеянна! Совсем с ума сошла! — сказала она себе. — Даже Элене это кажется невероятным, а как же я могла подумать, что Ада или пан Стефан примут всерьез такую нелепость? Да если они и слышали об этом, то с презрением пожали плечами, а я устраиваю трагедию, собираюсь бежать из их дома!»
От всех этих мыслей сердце Мадзи болезненно сжималось, но домой она вернулась успокоенная. Под конец она подумала, что Сольскому до этих слухов столько же дела, сколько было бы ей до разговоров о том, что она, к
За обедом она совсем успокоилась.
Чопорная тетушка Габриэля отсутствовала, а пан Стефан, с некоторых пор всегда раздражительный и мрачный, сегодня был в отличном настроении.
Он рассказал Мадзе о Котовском, который произвел на него самое благоприятное впечатление, а в конце обеда велел подать бутылку вина и заставил дам выпить за здоровье Мани Левинской и ее жениха.
— А теперь, Ада, — предложил Сольский, когда первая рюмка была выпита залпом, — за покровительницу влюбленных, панну Магдалену! Вам тоже в благодарность полагается выпить.
Будь на сердце у Мадзи еще какие-нибудь заботы, они рассеялись бы от этой второй рюмки. Разговор с Маней Левинской и начальницей казался Мадзе в эту минуту смешным недоразумением, а собственные тревоги — ребячеством.
«И чего я волновалась из-за какого-то пустяка? Собиралась уехать от Сольских, отказаться от школы при заводе! Ах, видно, мне уже не поумнеть!» — говорила про себя Мадзя, смеясь так весело, будто снова была пансионеркой.
Когда же Сольский поцеловал ей руку в знак благодарности за знакомство с Котовским и отправился к себе, а девушки перешли в будуар Ады, Мадзя, все еще в веселом настроении, сказала подруге:
— Знаешь, я сегодня была у Элены. Она сказала мне, что пан Казимеж лишился места на железной дороге, и просила… Ни за что не угадаешь! Просила, чтобы твой брат дал пану Казимежу работу у себя.
Панна Сольская холодно посмотрела на Мадзю.
— Кто же должен сказать об этом Стефану? — спросила она.
— Разумеется, сама Эленка. Только она хочет, чтобы ей подготовили почву.
— Кто же возьмется за это?
— Может, ты, Адочка, согласишься?
— Я? О нет!
— Тогда придется мне! — со смехом воскликнула Мадзя.
Но холод тотчас пронизал ее от взгляда панны Сольской. Ада побледнела, затем покраснела и, вперив в испуганную Мадзю косые глаза, сказала:
— Тебе? А тебе что за дело до пана Казимежа?
«Что это? — мелькнуло в уме у Мадзи. — Я никогда не видела ее такой».
Но панна Сольская тут же спохватилась. Заключив Мадзю в объятия, она бросилась целовать ее губы, глаза, руки.
— Не сердись, милая, — шептала она, — это все вино. Но ради бога, никогда не напоминай Стефеку о пане Казимеже, никогда, слышишь? А главное, не проси за него. Стефан его не любит.
«Теперь я ни за что в жизни ни за кого не стану просить», — подумала Мадзя. Она сгорела со стыда. Во взгляде Ады, в ее тоне девушке почудилось что-то оскорбительное. И опять, как в тот
Этот случай, незначительный на фоне всех предыдущих событий, стал в жизни Мадзи переломным. В ее характере наметилась перемена, сперва незаметная, но затем все более и более явная.
В несколько дней Мадзя утратила веселость; она улыбалась все реже и печальней, а перед Адой и Сольским робела. Теперь она редко заглядывала на половину Ады и почти не выходила из своего кабинета даже в гостиную. Обеды за общим столом были для нее пыткой, она начала терять аппетит.
Спала она тоже плохо, и однажды встревоженная Ада, зайдя к ней ночью, увидела, что Мадзя, одетая, сидит без света за письменным столом.
Почувствовав, быть может, за собой некоторую вину, Ада стала внимательней к подруге. Она целовала Мадзе руки, по вечерам читала, сидя у ее постели, придумывала развлечения. Все было тщетно. Мадзя выказывала искреннюю благодарность, укоряла себя, но душевное спокойствие не возвращалось к ней, она оставалась робкой и озабоченной.
«Она влюблена в Стефека, — решила Ада, исчерпав все средства развеселить Мадзю. — Ах, скорей бы уж все это кончилось!»
Но брату она ничего не говорила, предполагая, что тот сам заметил перемену в Мадзе и старается подготовить родных. Она чувствовала, что в доме назревают важные события. Сольский ходил раздраженный, тетушка Габриэля — сердитая; вдобавок Стефан зачастил к родственникам, которые приезжали с ответными визитами и проводили в беседах с ним долгие часы.
Ада обо всем догадывалась, но и словом не обмолвилась брату. Ей было страшно говорить с ним.
А тем временем в душе Мадзи уже не день ото дня, а час от часу росло чувство подавленности. Девушка теряла веру. Веру в то, что Сольские любят ее и уважают, веру в то, что она нужна людям, и, наконец, веру в порядок и справедливость на земле.
Душу ее терзали самые мрачные мысли и воспоминания. Погибла пани Ляттер, такая умная и деятельная женщина; погиб Цинадровский, благородный человек, а бедная Цецилия, воплощение любви и доброты, собиралась уйти из мира и укрыться за монастырскими стенами.
Если такие люди не устояли в житейской борьбе, что же ожидает ее, слабую, глупую и злую? Теперь-то она знала себе цену, поняла свое ничтожество! Вот и она медленно, но неуклонно заходит в тупик.
Прежде ей казалось, что у нее есть могущественные друзья — Сольские. Их дом представлялся ей щитом, а их привязанность — утесом, надеждой, защитой жалкого ее существования. А теперь на этот дом, по ее вине, сыплются отравленные стрелы сплетен, что ж до привязанности… Ну, какая привязанность может быть у аристократов Сольских к такому жалкому существу? Разве только сострадание, которое они и выказывали ей полгода, да презрение, которое невольно обнаружила панна Сольская.