Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

Гегель Фридрих Георг Вильгельм

Свобода требует поэтому того, чтобы самосознающий субъект и своей природности не давал проявиться и природности других тоже не терпел бы, но чтобы, напротив, относясь равнодушно к наличному бытию, в отдельных непосредственных отношениях с людьми, он и свою и чужую жизнь ставил бы на карту для достижения свободы. Только посредством борьбы, следовательно, может быть завоевана свобода; однако заверения в том, что обладаешь свободой, для этого недостаточно; только тем, что человек как себя самого, так и других подвергает смертельной опасности, он доказывает на этой стадии свою способность к свободе.

{§ 432}

Борьба за признание идет, следовательно, на жизнь и смерть, каждое из обоих самосознаний подвергает опасности жизнь другого и само подвергается ей; но только

как опасности; ибо точно

{222}

в такой же мере каждое самосознание направлено и на сохранение жизни, как наличного бытия своей свободы. Смерть одного, разрешающая противоречие, с одной стороны, абстрактным и потому грубым отрицанием непосредственности, оказывается, таким образом, с существенной стороны — со стороны имеющегося налицо признания, которое тоже при этом снимается, — новым противоречием, и притом более глубоким, чем первое.

Прибавление. Абсолютное доказательство свободы в борьбе за признание есть смерть. Уже одним тем, что борющиеся идут на смертельную опасность, они полагают как нечто отрицательное свое с той и другой стороны данное природное бытие, доказывая, что они рассматривают его как нечто незначительное. Смертью же природность фактически отрицается, и тем самым разрешается ее противоречие с духовным, с «я». Это разрешение является тем не менее лишь совершенно абстрактным, — имеет только отрицательный, а не положительный характер. Ибо, если из двух людей, борющихся друг с другом за свое взаимное признание, хотя бы один погибает, то никакого признания не осуществляется, — тогда оставшийся в живых столь же мало, как и мертвый, существует в качестве признанного. Вследствие смерти возникает, следовательно, новое, еще большее противоречие, состоящее в том, что те, кто доказал борьбой свою внутреннюю свободу, не достигли тем не менее никакого признанного наличного бытия своей свободы.

Чтобы предотвратить возможные недоразумения касательно только что изложенной ступени развития, мы еще должны здесь заметить, что борьба за признание в только что приведенной, доведенной до крайности форме может иметь место только в естественном состоянии, когда люди существуют только как единичные существа, и, напротив, совершенно чужда гражданскому обществу и государству, так как тут то самое, что является результатом упомянутой борьбы, — именно факт признания, — уже есть налицо. Ибо, хотя государство также может возникнуть вследствие насилия, но держится оно тем не менее не на нем; в своем проявлении сила вызвала к существованию лишь нечто в-себе-и-для-себя-правомерное — законы, конституцию. В государстве дух народа, — нравы, законы, — являются господствующим началом. Здесь человека признают и с ним обращаются как с разумным существом, как со свободным, как с личностью; и каждый отдельный человек со своей стороны делает себя достойным этого признания тем, что, преодолевая природность своего самосознания, повинуется всеобщему, в-себе-и- для-себя-сущей воле, закону, — следовательно, по отношению к другим ведет себя так, как надлежит вести себя всем, — признает их за то, чем сам хотел бы быть признанным, т. е. за свободного человека, за личность. В государстве гражданин получает подобающую ему честь благодаря должности, на которую он поставлен,

{223}

благодаря профессии, которой он занимается, и благодаря любой другой своей трудовой деятельности. Его честь получает вследствие этого субстанциальное, всеобщее, объективное, от пустой субъективности уже не зависящее содержание. В естественном состоянии, в котором индивидуумы, — каковы бы они ни были и что бы они ни делали, — хотят силой вынудить для себя признание, ничего подобного еще нет.

Из всего только что сказанного явствует, однако, что с борьбой за признание, составляющей необходимый момент в развитии человеческого духа, отнюдь не следует смешивать поединок.

Последний ни относится, как это справедливо для первой, к естественному состоянию людей, но к уже более или менее развернутой форме гражданского общества и государства. Свое подлинное всемирно-историческое место поединок занимает в системе феодализма, которая должна была быть правовым состоянием, но была им лишь в весьма малой степени. Тут рыцарь хотел, — что бы он с своей стороны ни совершил, — считаться человеком, который ни в чем не уронил своего

достоинства, остался совершенно незапятнанным. Это и должен был доказать поединок. Хотя кулачное право и было введено здесь в известные рамки, оно все же своей абсолютной основой имело себялюбие; осуществлением его давалось поэтому не доказательство разумной свободы и действительно государственно-гражданской чести, но, скорее, доказательство грубости и часто бесстыдства чувства, притязающего, вопреки своей порочности, на внешние почести. У античных народов мы не встречаем поединка, ибо формализм пустой субъективности — стремление субъекта придать известный вес своей непосредственной единичности — был им совершенно чужд; свою честь они полагали исключительно в прочном единстве их с тем нравственным отношением, которым является государство. Что же касается современных нам государств, то в них поединок едва ли можно считать за что-либо иное, чем только за искусственный возврат к грубости средневековья. Правда, в военных кругах прежнего времени поединок еще мог иметь тот более или менее разумный смысл, что индивидуум хотел им доказать, что имеется более возвышенная цель, чем давать себя убивать за деньги.

{§ 433}

Поскольку жизнь столь же существенна, как и свобода, постольку борьба заканчивается в качестве одностороннего отрицания прежде всего тем неравенством, что один из борющихся предпочитает жизнь, сохраняет себя в качестве единичного самосознания, но отказывается при этом от требования признания себя другим, другой же, напротив, крепко держится за свое отношение

{224}

к самому себе и признается первым из борющихся, как подчиненным ему, — отношение господства и рабства.

* Борьба за признание и подчинение власти господина есть явление, из которого произошла совместная жизнь людей, как начало государства. Насилие, составляющее основание этого явления, не есть еще поэтому основание права, но лишь необходимый и правомерный момент в переходе от состояния самосознания, погруженного в вожделение и единичность, к состоянию всеобщего самосознания. Это насилие есть внешнее или являющееся начало государств, а не их субстанциальный принцип.

Прибавление. Отношение господства и рабства содержит в себе лишь относительное снятие противоречия между рефлекти- рованной в себя особенностью и взаимным тождеством различенных, обладающих самосознанием субъектов. Ибо в этом отношении непосредственность особенного самосознания снимается пока еще только со стороны раба и, напротив, сохраняется на стороне господина. В то время как природность жизни еще сохраняется здесь и на той и на другой стороне, собственная воля раба отказывается здесь от себя и отдается на волю господина; содержанием воли раба становится теперь цель повелителя, который, со своей стороны, принимает в свое самосознание не волю раба, но лишь заботу о поддержании его природной жизненности; притом так, что в этом отношении положенное тождество самосознания отнесенных друг к другу субъектов осуществляется лишь односторонне.

Что касается исторической стороны интересующего нас отношения, то здесь можно отметить, что античные народы — греки и римляне — еще не возвысились до понятия абсолютной свободы, ибо они не познали еще того, что человек как таковой, — как вот это всеобщее «я», как разумное самосознание, — имеет право на свободу. Скорее человек только тогда признавался у них свободным, когда он и рожден был в качестве свободного. Свобода определялась у них, следовательно, еще как нечто природное. Вот почему в их свободных государствах существовало рабство, и у римлян возникали кровавые войны, в которых рабы пытались добиться для себя свободы, — признания за ними их вечных человеческих прав.

§ 434 Это отношение, с одной стороны, — так как за средством господства, рабом, также должна быть сохранена его жизнь, — есть общность потребности и заботы об ее удовлетворении. На место грубого разрушения непосредственного объекта становится приобретение, сохранение и формирование его как того посредствующего, в чем смыкаются обе крайности — самостоятельности и субъективный дух

{225}

несамостоятельности; форма всеобщности в удовлетворении потребности есть длительно-действующее средство и некоторая, принимающая будущее во внимание и его обеспечивающая предусмотрительность.