Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

В обоих произведениях лирическому герою снится дурной сон: то его подвергают пыткам вампиры-власть («Мои похорона»), то он унижается перед представителями власти: «Я перед сильным лебезил, / Пред злобным гнулся, / И сам себе я мерзок был, / Но не проснулся». Точно так же он решил «не просыпаться» в «Моих похоронах», где боялся «того, что я проснусь, / А они останутся». И в обоих случаях его терзает страх, что этот сон сбудется наяву: «Сон в руку ли! И вот в руке / Вопрос остался» = «Мне такая мысль страшна, / Что вот сейчас очнусь от сна / И станут в руку сном мои / Многие знакомые, / Такие живые, зримые, весомые, / Мои любимые знакомые» [2115] ^[2116] . Подобная ситуация — сон как метафора жизни лирического героя, подвергаемого травле и пыткам, — будет представлена в стихотворении «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…» (1973), написанной как реакция на разгромную

статью «Частным порядком» в «Советской культуре». В целом же этот прием разрабатывался еще в «.Дельфинах и психах»: «У Кальдерона — “Жизнь есть сон”. Там про то, как одного принца разбудили, а ему так все показалось мерзко, что он решил — это сон, а жизнь — то была во сне. Потому что не может же быть жизнь цепью гнусностей и лжи» /6; 39/.

2115

Москва, у К. Мустафиди, 07.01.1972.

2116

Белорусские страницы-160. «Комментарии к поэтическим текстам В. С. Высоцкого». Исследования В. Шакало, Ю. Гурова. Минск, 2016. С. 43.

Если в «Моих похоронах» лирический герой говорит: «Я все мускулы напряг, / Но не сжимается кулак», — то и в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…» он потерпел неудачу: «Еще сжимал я кулаки / И бил с натугой, / Но мягкой кистию руки, / А не упругой». Налицо разные вариации одного и того же мотива.

Далее в стихотворении «Дурацкий сон…» герой оказывается перед выбором: «Или в костер?.. Вдруг нет во мне / Шагнуть к костру сил?! / Мне будет стыдно, как во сне, / В котором струсил».

Образ костра как метафора пыток встречался уже в «Песне о вещей Касандре» (1967): «Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев, — / Во все века сжигали люди на кострах» (заметим — во все века, то есть образ «сжигания на кострах» метафоричен: имеется в виду любое уничтожение властью неугодных людей, особенно в 20-м веке и особенно в Советском Союзе, так же как в черновиках «Конца охоты на волков»: «Да, мы волчье отродье — и много веков / Истребляемы мы повсеместно»; АР-3-22), — а в 1972 году этот образ возникнет еще раз в «Затяжном прыжке»: «Но жгут костры, как свечи, мне, / Я приземлюсь и в шоке — / Прямые, безупречные / Воздушные потто-ки».

На первый взгляд, непонятно, как воздушные потоки могут «зажигать костры». Однако если согласиться с тем, что воздушные потоки — это метафорическое обозначение советской власти, мешающей лирическому герою совершить «затяжной прыжок», то все встанет на свои места: власть уготовила лирическому герою трагическую судьбу, что и символизирует образ костров.

Сравним заодно ситуацию в «Песне о вещей Кассандре» со стихотворением «Запретили все цари всем царевичам…» (также — 1967): «Кто-то крикнул: “Это ведьма виновата!”. / Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах!”, / Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев, — / Во все века сжигали люди на кострах» = «Не устали бы про них песню петь бы мы, / Но назвали всех троих дочек ведьмами. / И сожгли всех трех цари их умеючи, / И рыдали до зари все царевичи, / Не успел растаять дым от костров еще — / А царевичи пошли к Рабиновичам» («ведьма» = «ведьмами»; «сжигали люди на кострах» = «сожгли… цари… костров»; «девица» = «дочек»). Поэтому «Шифманы смекнули — и Жмеринку / Вмиг покинули, махнули в Америку». Имеющееся здесь «упоминание Жмеринки связано с коллективной просьбой евреев города о выезде в Израиль в 1948 году»462. Само же стихотворение написано в июне 1967 года /2; 35/ — во время или сразу после Шестидневной войны (05 — 10.06.1967), в которой Израиль одержал победу. В вышеприведенных строках из стихотворения «Дурацкий сон…»: «Или в костер?.. Вдруг нет во мне / Шагнуть к костру сил?! / Мне будет стыдно, как во сне, / В котором струсил», — представлена вариация новозаветного мотива чаши, которую должен испить лирический герой, но не может решиться на это. Позднее в такой же ситуации окажутся герои песни «Мы говорим не “штормы”, а “шторма”…» (1976): «И стая псов, голодных Гончих Псов, / Надсадно воя, гонит нас на Чашу». Смысл этих строк расшифровывается без труда: советская власть травит неугодных людей и заставляет их «испить чашу» бед до дна. Этот мотив широко представлен в произведениях Высоцкого: «Пей отраву, хоть залейся! / Благо, денег не берут» («Разбойничья», 1975), «.Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились, / Опоить меня хотели, но / Опростоволосились» («Мои похорона», 1971), «Ох, приходится до дна ее испить — / Чашу с ядом вместо кубка я беру» («Про прыгуна в длину», 1971), «Только чашу испить не успеть на бегу» («Мне судьба — до последней черты, до креста…», 1977), «И вновь наполнить чашу, если чаша испита, / И глубоко дышать между авралами» («Гимн морю и горам», 1976), «Кубок полон, по вину / Крови пятна — ну и ну! — / Не идут они ко дну — / Струсишь или выпьешь?» («Песня Сашки Червня», 1980).

Последняя реплика свидетельствует о тяжелом выборе, который возникает перед лирическим героем, так же как в «Песне Кэрролла» и в стихотворении «Дурацкий сон…»: «Вдруг будет пропасть, и нужен прыжок. / Струсишь ли сразу? Прыгнешь ли смело?», «Мне будет стыдно, как во сне, / В котором струсил». Повторяется даже глагол «струсить», что подчеркивает единство темы. Кроме того, лирический герой в «Песне Сашки Червня» говорит, что его «кубок» полон не только вином, но и кровью. Несомненно, это метафорическое обозначение страданий, на которые он должен решиться, идя навстречу своему предназначению (хотя и может отказаться — «струсить»), как в

песне «Реальней сновидения и бреда…», где, рассказывая о своем «рождении в рубашке» (рубашка в данном случае выступает как «ткань» судьбы), он говорит: «Ее легко отстирывать от крови. / Не рвется, хотя от ворота рвани ее, — никак».

***

В 1975 году Высоцкий заканчивает работу над «Таможенным досмотром», где олицетворением советской власти становится таможня — всемогущая организация, тщательно обыскивающая всех людей и даже влезающая к ним в душу, чтобы те — не дай бог! — даже в мыслях не увезли с собой ничего недозволенного. Поэтому в строке «А впереди шмонали уругвайца» тюремное слово «шмонали» уравнивает советскую действительность с тюрьмой. Кроме того, шмон — это самый что ни на есть тщательный обыск: «Строго и с группами / Трогали, щупали…» /4; 458/.

Прием гротеска доводит ситуацию в песне до абсурда: «Доктор зуб высверлил, / Хоть слезу мистер лил, / Но таможник вынул из дупла, / Чуть поддев лопатою, / Мраморную статую — / Целенькую, только без весла».

Хотя лирический герой и считает, что представляет «слабый для таможни интерес», но по мере приближения своей очереди думает, как бы избежать неприятностей: «Я пальцы сжал в кармане в виде фиги — / На всякий случай, чтобы пронесло». Через некоторое время мотив «фиги» повторяется: «Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу, / Разденут — стыд и срам! — при всех святых, / Найдут в мозгу туман, в кармане фигу, / Крест на ноге — и кликнут понятых».

В черновиках о могуществе таможни говорится еще более откровенно: «До чего ж проворные — / Мысли мои вздорные / И под черепушкою прочли!» /4; 456/. Похожий мотив встречается в «Песне про майора Чистова» (1966) А. Галича: «Я спросонья вскочил, патлат, / Я проснулся, а сон — со мной: / Мне приснилось, что я — Атлант, / На плечах моих — шар земной! <…> И открыл он мое досье, / И на чистом листе — педант! — / Написал он, что мне во сне / Нынче снилось, что я — Атлант!».

Оба поэта используют прием гротеска для демонстрации всемогущества власти: «Зря ли у них рентген стоит: / Просветят поясницу, — / А там с похмелья всё горит, / Не пустят в заграницу! / Что на душе? — Просверлят грудь, / А голову — так вдвое: / И всё — ведь каждый что-нибудь / Да думает такое!» /4; 459/.

При тотальном контроле над всем, в том числе над умами, советская власть проверяет благонадежность отъезжающих людей: «У них рентген — и не имей / В каком угодно смысле — / Ни неположенных идей, / Ни контрабандных мыслей» /4; 464/. А чтобы окончательно убедиться, что в человеке нет ничего «несоветского», его нужно попросту распилить пополам: «Возьмут поклажу под рентген, / Хоть нет там ни карата, / Ну а меня — под автоген?! / Веселые ребята!» /4; 455/.

Всё это будет выглядеть не так уж фантастично, если вспомнить стихотворение «Палач», где палач, готовясь казнить героя, говорит ему: «Стану ноги пилить — / Можешь ересь болтать, / Чтобы казнь отдалить, / Буду дольше пытать» [2117] .

2117

ББЛьшевию! ддйствительно щюслааштсь тем, что расшишвали люддй на части. ЕЭим с успехом занималась, в частности, банда Рогова, орудовавшая в 1919 году в городе Кузнецке (ныне — Новокузнецк): «В сибирской периодике двадцатых годов упоминается несколько методов умерщвления, которые практиковал Рогов. Помимо отрубания голов, весьма распространенным было четвертование, сжигание живьем вместе с домами, распиливание живых двуручной пилой. <…> Вот, например, Ф. Волков специализировался в отряде Рогова на распиливании живых людей. В этом деле ему активно помогала жена. Писатель Зазубрин после войны встретился с Волковым. <…> Он гордился своим прошлым и даже попросил Зазубрина передать в Новониколаевский (новлстбтрсктC) краеведческий музей “на ис-тлричеьксю память” ту самую двуручную пилу, которой он казнил приговоренных к смерти» (цит. по: Тогулев В. Историческая публицистика: «Живых людей… пилили двуручной пилой…», сентябрь 2003 //.

Для полноты картины отметим, что таможня обыскивает человека, даже если он уже… мертв: «Всё позади — уже сняты / Все отпечатки, контрабанды не берем. / Как херувим, стерилен ты, / А класс второй — не высший класс, зато с бельем» («Баллада об уходе в рай», 1973).

За год до баллады был написан «Затяжной прыжок», который во многих отношениях предвосхищает «Таможенный досмотр», так как и воздушные потоки, и таможенники ведут себя одинаково по отношению к лирическому герою: «Мнут, швыряют меня, — что хотят, тот творят!» /4; 30/ = «Общупают, обтрогают, обыщут, обшмонают» (АР-4-219); «Холодной острой бритвой / Скользят по мне потоки» (АР-9130) = «Глаз у них — как острая игла» (АР-4-211); «Скребут по мне потоки» /4; 282/ = «Но они щупают / Взглядами, лупою, / Вот меня глазами засекли» (АР-4-217); «И проникают в печень мне» /4; 33/ = «Взгляд в меня вонзают, как иглу» (АР-4-217); «Ну до чего жестоки» (АР-9-130), «Шальные, быстротечные / Воздушные потоки» /4; 34/ = «До чего проворные» /4; 458/; «Веселые беспечные / Воздушные потоки» /4; 30/ = «Ну а меня — под автоген?! / Веселые ребята!» /4; 455/; «Упруги и жестоки <…> Ветер в уши сочится» (АР-9-122, 128) = «Вдруг заглянут в уши — и, / Хитрые да ушлые. / Что-нибудь запретное найдут?» /4; 464/.