Энигмастер Мария Тимофеева
Шрифт:
– Ваш покорный слуга… заинтересовали два аспекта проблемы. Аспект первый: природа кванна. На сей счет имеется множество захватывающих предположений, проверить либо подтвердить которые по понятным причинам представляется затруднительным. Лично я склоняюсь к гипотезе, что кванн – это такое же свойство неживой материи, как плотность или, там, цвет.
– Зеленое, – говорит Маша. – Или красное. Или убивает людей.
– Поверхностно, хотя суть вы ухватили верно. Этим, в частности, объясняется необязательность для заражения кванном так называемых «ворот инфекции». Кванн не нуждается в воротах, применительно к нему имеет резон говорить о «пространстве инфекции». Он либо существует в данной точке пространства, либо нет. Отсюда столь значительный и не поддающийся логике разброс очагов кванна по известной нам области Галактики. Мы ведь не настолько самонадеянны, чтобы предполагать, будто мироздание изначально питает благосклонность
Гарин замолкает на полуслове, увидев перед собой круглые от ужаса глаза Маши.
С некоторым даже изумлением смахивает вытекшую из ноздри тонкую струйку крови.
– Как в таких случаях говорят американские коллеги, – выдавливает он с бледной улыбкой, – OOPS!
7.
– Перестаньте реветь, – говорит Гарин. – Все не так плохо, как кажется, – он пытается сесть, закрывает глаза и снова ложится. – Все гораздо хуже…
– Я не буду, – обещает Маша. – А вы лежите спокойно.
– Полагаю, теперь-то я действительно похож на идиота, – бормочет он, промокая огромной салфеткой кровь с лица.
– Вовсе нет, – на автопилоте возражает Маша. – Скорее на больного идиота.
Гарин фыркает, прикрываясь салфеткой.
– Прекратите меня смешить, – требует он. – Я не в том состоянии, чтобы ржать над вашими шуточками.
– Я сейчас вернусь, – говорит Маша. В руке у нее такая же в точности салфетка, которой она вытирает слезы. – А с вами побудет Мистер Паркер.
– Сделайте одолжение, – откликается Гарин. – Я никуда не собираюсь уходить. Только и вы поскорее возвращайтесь, мы не закончили дозволенные речи.
Недуг обрушился на него в считанные минуты и со всей губительной тяжестью. Они с трудом доплелись до диванчика, что заменял Маше постель. Здесь Гарин окончательно скис. Теперь он лежит на спине, подложив подушку под голову, чтобы не захлебнуться кровью, не имея сил к каким-либо проявлениям активности. По его словам, все хорошо, только ужасно кружится голова, и от смены положения тошнит. Что он чувствует на самом деле, Маша не ведает, а сам Гарин отделывается черным юмором. Белый свитер заляпан бурыми пятнами, но снять его Гарин не желает, ссылаясь на озноб. Мистер Паркер безмолвным стражем торчит в изголовье, с пачкой салфеток наготове.
Маша бормочет что-то успокоительное вроде: «я на минуточку… я только туда и сразу обратно…». В кают-компании с развернутого на полстены видеала на нее требовательно взирает Мухомор.
– Прекратите рыдать, – сварливо говорит он.
– Я не рыдаю, – огрызается Маша. – Они сами текут, что я поделаю!
– Допустим… Вам нужно собраться и уяснить следующее. Пациенту вы помочь не в состоянии…
– Как вы можете!..
– Возражать тоже прекратите, мы теряем время. Пациент обречен. Все, что в ваших возможностях, – это облегчить его страдания до того момента, как он потеряет сознание. Обычно это происходит через час-полтора, как только кванн разрушит критический массив нервных тканей. Пациенту необходимо сохранять горизонтальное положение и полную пассивность. Вам же в меру сил препятствовать кровопотере. Температуру не сбивать, чтобы не подавлять иммунную систему. Пускай сопротивляется сколько сможет. Надолго ее все едино не хватит… – Маша снова пытается протестовать, но Мухомор
– Когда я вернусь, – свирепо шипит Маша, – вам лучше не попадаться мне на глаза, милый доктор.
– Эмоции, госпожа Тимофеева. Они всегда мешают настоящему исследователю. Не забывайте, что вы какой-никакой, а ученый. И, чтобы укрепить в вашем представлении мою репутацию отпетого циника… озаботьтесь морозильной камерой загодя.
– Для чего? – растерянно спрашивает Маша.
Доктор Вишневский смотрит на нее, как на клиническую дурочку.
– Для тела, – наконец говорит он с кривой усмешкой. – И передайте господину Гарину… пока он еще не тело, а энигмастер, каковым он себя опрометчиво полагает… что он самонадеянный идиот. Броун-Секар, Петтенкофер и Гарин! Хороша компания…
Маша испытывает огромное искушение запустить в Мухомора чем-нибудь тяжелым. Увы, ему это не причинит вреда. Зато есть риск разбить что-нибудь и добавить острых осколков к и без того изгвазданному полу. Поэтому она, не прощаясь, прерывает связь. Ничего нового, она обычно так и поступает.
«Гарин умирает, – думает Маша, стоя возле пищеблока и дожидаясь, когда тот синтезирует медикаменты. – А я не хочу, чтобы он умирал. Только и всего. Белая капсулка – от кровотечения. Это паллиатив, это даже не поможет, а лишь даст ему возможность нормально дышать. На какое-то время. Специфическая форма организации неживой природы. Что нам даст эта информация? Единственно понимание того факта, что кванн не добрый и не злой, он просто случается. Две желтых капсулки – чтобы встряхнуть скисшую иммунную систему. Ненадолго. Паутина… или дополнительная характеристика силы тяжести. Полный бред. Две зеленые капсулки – от гипертермии. Я не могу сосредоточиться. Я не могу думать. !Caramba con este hombre!.. [22] Он умирает, а я тупо жду развязки, потому что напрочь разучилась думать за эти полтора месяца. Я не энигмастер. Я несчастная плаксивая дура. Я никто».
22
Черт побери этого мужчину! (испанск.).
Она вытирает лицо подолом майки и с усилием натягивает на него оптимистическую маску. Сгребает капсулки в ладонь и возвращается к Гарину.
Мистер Паркер, нелепо изогнувшись, со всей деликатностью, на какую может быть способен универсальный робот, удерживает Гарина от попыток подняться на ноги.
– Нет, сэр. Это положительно невозможно, сэр. Вам не следует этого делать, сэр.
– Какого дьявола! – сипит Гарин, зверски выпучив налитые кровью глаза. – Убери манипуляторы, железо! Я свободный человек… могу идти куда пожелаю! Ни одна ходячая мясорубка не вправе мне в этом помешать…
– Это что такое?! – Маша сообщает своему кукольному голосу мамины командные интонации, когда та выговаривает нашкодившим кошкам. – Куда это мы собрались?
– Я должен, – бормочет Гарин. – Там же дети… все горит… этот голем нас всех убьет.
– Это не голем, – говорит Маша успокаивающе. – Это Мистер Паркер, он добрый. Правда, Мистер Паркер?
– Вне всякого сомнения, мэм.
– Вот видите? Ничего и нигде не горит. А из детей здесь только я, Маша. Маша Тимофеева, помните?
Не переставая ворковать, она прикладывает к вздрагивающей от каждого ее прикосновения шее Гарина одну капсулку за другой. Все, сколько есть.
– Конечно, помню, – вдруг произносит Гарин ясным голосом. – Не принимайте меня за идиота, даже если я и похож. Сколько прошло времени?
– Час, – уверенно лжет Маша.
– Всего час? А я уже ни на что не годен. Никогда себе не прощу, что так с тобой обошелся.
Гарин лежит, прикрыв глаза, и дышит с нехорошим бульканьем. В нем ничего не осталось от прежнего джентльменского лоска. Сейчас он похож на больного ребенка. Такой же слабый и беспомощный.
– Ты ни в чем не виноват, милый, – говорит Маша, ведомая материнским инстинктом, который позволяет ей легко преодолеть разделяющие их барьеры и условности.