Эпоха и Я. Хроники хулигана
Шрифт:
В этом материале мне не до метафор. В или подле муравейника я потерял паспортину; те, кто попадал в такую же коллизию, знает, что сие значит.
Времени у всех в обрез, все ожесточены, мы запоминаем только плохое. А я вот запомнил хорошее.
Подполковника милиции Манояна И.Д. и всех, кто в тот день стоически сносил мою истерику в ЛУВД а/п Домодедово, в первую очередь, майора милиции Хачатуряна К.Э.
Десять лет в раю
Михаил Трофименков, тонкий вообще-то киновед и публицист, воспоминания о 90-х озаглавил «Десять
Я, следующий призыву моих многомудрых родителей: «Ко всему, что с тобой происходит, относись благодарно и с простодушием», 90-м осанну готов пропеть.
Это я потом узнал, что конец света был близок, хотя не стало Берлинской стены, лимитчики, а я лимитчик, разворачивались вовсю, ночь была вечная, рассветы пепельные, я мечтал о бабах и бабках и был убежден, что хватит, хватит мне жизни, чтоб и то, и другое, и что-нибудь еще стало моим!
Ваш фильм «Титаник»? Не, мне в другую сторону. Во-о-он по той стежке – видите? – идет наперсник мой Дмитрий Юрьевич Витковский, ты с ним любим и «чем заняться мертвецу в Денвере» с нашим Энди Гарсиа. Это высочайший класс неостановимой витальности. Дождитесь момента, когда Гарсиа читает за кадром посмертную эпистолу с метафорой про китайский матрас («жизнь – жестче, чем…») и заповеди, назначенные к неукоснительному следованию пацанами, – и поплачьте, не зазорно, со мной и с Витковским.
Вы делали, верно, в это время умное лицо, а я восторгался «Криминальным чтивом», пославшим на х** всю манерную режиссуру Тарантино, в конце концов реанимировавшего Траволту, чьим полным и добровольным заложником вы станете, если посмотрите «Феномен»!
Все нулевые я провел на «Горбушке», превзошедшей гомоном и лихостью персидский базар.
Увлекающийся Кустурица, окончательно дезертировавший в цыганщину, что твой Налич.
Игорь Малашенко, экс-НТВ, иронизирует над охватившей всех ностальгией по 90-м. Я не ностальгирую, я с ними не расставался, умея жить и в ершистом настоящем. Я потому и не впал в разложение, не знаю, как с этим у Малашенко.
Но рейвером с земными волосами я по определению быть не мог, я равнялся на Энди Гарсиа, как и я, не заметившего смерти идеологий. Я и на ваш гранж х… хотел бы забить: невозможно вынести убожество, когда мурлычишь BABY FACE.
В это же время, когда я начал бучу в российской журналистике, человек великой антисвятости Сильвио Берлускони, мошенник и юбочник, нагнул Италию.
А радиолюди стали полагать себя святыми, попутно полагая, что нахальство – самая существенная часть доблести.
Пришли какие-то… на ТВ-6 Москва – и вынудили нас всех пойти на абдикацию (отречение от престола).
Клинтон, давший в рот Левински. Но его не то что не обрекли на абдикацию, так еще и стали величать мачо. (Интересно, кстати, что чувствует человек – МЛ – посредством минета вошедший в History?)
Наши лабильные футболисты, сделавшие с голландцами примерно то же, что Билл с Моникой. Сколько любви тогда выплеснулось на просторы Родины моей.
Да мне бы х** забить на Большой Стиль, в отсутствии которого пеняет 90-м Малашенко!
Или вот это: «90-е дышали особым воздухом – предгрозовым воздухом цивилизации, готовым в любую секунду взорваться
Для меня они, как и любая десятилетка, дышали надеждой.
Я Бивис и Батхед в одном флаконе, «Бешеный пес», один из; это э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э Евгения Киселева – вот что такое 90-е.
У меня был небогатый выбор: либо я становлюсь издерганным декадентом, доведя до шизофренического блеска идею «Агаты Кристи», либо, будучи благодаря папе с мамой титаном духа, этот дух сообщить да хоть одному фраеру.
Я до сих пор не знаю слова «чимейлз», а слово «гламур» не признает меня. Как и Гарри Поттер, обрушившийся на меня в 97-м, године драматичной для меня, бо я был удален из эфира (читай: обречен).
Появились антиглобалисты, якобы ратовавшие за вечные ценности, а на поверку по-фашистски разнесшие Сиэтл в 99-м, за что, конечно, их надо сбросить в кипящие котлы.
А вот Гриви не был антиглобалистом, он был глобально ебанутым.
Тогда первый раз, еще до сорока миллионов попыток гальванизации, сдох мутный рубль, а Билл Гейтс стал Властелином мира, способствуя нашему растлению, факт какового мы грубо скрывали в разговорах, что на бабки нам начхать.
Появились сайты, на одном из которых девушка из Омска спрашивала: «А разве Кушанашвили живой еще?»
Борис Николаевич, неизменный озорник, танцевал, чем помог Жене Осину вляпаться в историю, и дирижировал.
Или я был первым хипстером на деревне?
В необходимые минуты – когда Дом Правительства зиял дырками черными – я кричал: «Да чтоб вы переубивали друг друга, пидартоны!»
Я из прококаиненной насквозь Кейт Мос, из смешных историй с Доренко, из временной агонии ТАКЕ ТНАТ сложил космос.
Для кого-то они были войной, кризисом гуманизма, ненавистью ко всему сущему, временем «Аль-каиды», а для меня – Брэдом Питтом в «Бойцовском клубе» и верой, что и я смогу быть – да уже! – таким же стильным бунтарем.
Мы много пили, и мирозданье сотрясалось, и страсти разряды были и есть мирозданье.
Я не курил травку, но Игорь Сорин научил меня дымить сигарой, окучивал ближних девиц.
Научился, как Игорь Николаев в финале песни, смотреть в камеру исподлобья.
И вообще, так обставил снаружи карьеру, что казалось, вечно буду в дамках.
И все равно, когда оглядываюсь, я не вижу кладбища возможностей. Хаос – да, но не кладбище, не кошмар, не мусорную свалку.
Вижу парня, серьезного и веселого, который выл на луну, кривлялся перед камерой и пытался постичь вещий смысл вещей. Склонного к безумию, нисколько не генерала и не бизнесмена.
90-е – это путч от зеленых людей с черными мешками под стеклянными зенками, ОМ и Беловежская Пуща, ну ее в преисподнюю: она перечеркнула жизнь моих родителей; это первые хорошие мысли о Чаушеску (привет Мубарак, старый дурак! Здорово, Кадаффи, пойманный в разгар кайфа!).
Еще никто не знал Путина, но знали, что такое Персидский залив и, лопни мои глаза, я впервые увидел Пугачеву.
Мы покупали музыку в магазине, узнали, что такое Кувейт, и к слову «нефть» народилась теперь уже давняя и верная любовь, к нашим дням дотянувшаяся до зверской фантасмагории в духе Абеля Феррари.