Эпоха и Я. Хроники хулигана
Шрифт:
Такие, как Черномырдин, уходят, оставляя за собой выморочное хозяйство, а в их кабинеты заселяются те, кто не в состоянии сформулировать задачи.
Уходящая натура даже собственные фобии конвертировала в работу, отсюда ее трудоголизм. У нее был теглайн: «То, что меня не убивает, поможет завтра с утра на работе».
Нынешние сидят в твиттере.
Звонившие в эфир, как водится, разделились на два стана. Подавляющее большинство, как и я, полагали коэффициент полезности молодых политиков не просто низким, но стремящимся к нулю; что ведет их не благородный порыв, а желание жуировать. Они ищут хлебное место и беспринципны. В обратном порядке.
Другая
А где еще молодым набираться опыта, как не в тех самых кабинетах?!
Попеняли мне за то, что мои стенания диссонируют с общим курсом на омоложение руководящих кадров.
Я в ответ: что у вас за странная мера совершенства – после МГУ сразу страной рулить?
Перечитайте биографию В. С. Черномырдина, которого я вовсе не боготворю, который раздражал и над которым мы смеялись и которому, конечно, земля пухом, – все поймете. Буденовск, Ельцин.
У Марии Гайдар такой биографии не будет: слишком занята благами.
Туфта
То, что не бывает честной политики, – ясно априори. То, что молодые политики ничуть не лучше их старших товарищей, – не так ясно, но, увы, похоже на то.
Я подождал, пока вы изображали могучих патриотов, изрядно утомленных борьбой со злом; из принципиального нежелания не вмешивался в вашу возню, гомерическим хохотом сопровождал ваши провинциальные (не в географическом, понятное дело, а в моральном смысле) представления, когда вы натужно пытались декорум соблюсти: правильную гримасу состроить, правильные слова сказать… Я, упрекаемый вами за патологическую страсть к напыщенности и громким словесам, с изумлением и брезгливостью наблюдал за вами: ну и кто теперь из нас мошенник и остолоп? Этой статьей обращаюсь к вам, о, крупнейшие мастера филистерства!
Пора мне в очередной раз открыть вам глаза на кошмар, выместить на вас, преступно потворствующих нижеописанным подонкам, всю злость, накопившуюся от лицезрения сопляков, почему-то решивших, что это они – наше будущее. Наше спасение.
Пока мы оплакивали Кубрика, пока мы читали Акунина, пока Бухарин разочаровывался в «ВВ», пока мои племянницы росли и получали в школе пятерки, пока мы пили водку с друзьями… в общем, мать вашу, пока мы жили частной жизнью, молодые упыри организовали какое-то «Поколение Свободы», тьму других организаций, рассказывая всем побасенки о беспокойстве за Родину, и я должен вам заявить: я ненавижу их, я не верю им, я считаю их и их поползновения туфтой. Канкулов и иже с ним, конечно, скажут: мы попали в западню, устроенную старыми, зажравшимися политиками, зачем обрушиваться на молодых? Это люди новые, непродажные, пусть дорвутся до власти – авось, все переиначат.
Но на сей раз буду стоять на своем до конца. Я отвечу, и ответ мой будет крайне убедительным, потому что – матерным. То, что не бывает честной политики априори, – для меня аксиома. И то, что молодые да ранние, лезущие в нее, – придурки, но небезобидные, – тоже аксиома.
Ну скажите мне, Христа ради, кто из вас всерьез, положа культяпку на сердце, полагает этих никчемных людей способными влиять на судьбу Отечества?!
Я видел, как они жрут водку, как неумело ухаживают за дамами, не умея без «как бы» и «на самом деле» выстроить ни единого предложения; я знаю, что они нигде не работали, не служили в армии, они любят панибратское обращение «старичок», родительские
В майском номере за настоящий год ОМ познакомил нас с горсткой молодых людей, преуспевших в стремлении самоутвердиться, и среди них был молодой политик, кажется Семенов.
Слушайте, в стране п… абсолютный (ну откуда вам знать, вы же не стареете, как я, в четырех городах за неделю!). В этой стране, желая сделать ее процветающей, дали срамную осечку дедушка Черномырдин и муж Чубайс, люди, съевшие собаку, да не одну, на голой практике, в этой стране все органы власти, за редким исключением, – сборище долбоебов, ведущих расточительную жизнь, граничащую с растительной, а вы поощряете появление новых, даже не ведающих, где расположен город Пермь и как вбить гвоздь!
Когда б все молодые, якобы озабоченные думами о жребии страны, были бы так же предельно честны, как небезызвестный Андрей Вульф, мой товарищ и порядочная каналья, который, ехидно улыбаясь, все время рассуждает о бабках, – я бы этим двуногим кротам все спустил.
А ежели так, ежели вы будете продолжать гнуть свою линию, я всегда буду хохотать вам в лицо. И это – в лучшем случае.
Дураки давно почили, уже никого не объегоришь, мои уродливые небожители. Мы им не нужны.
Но пусть они знают: они мне – тоже.
Чертов паспорт и хорошие полицейские
Поводов бранить милицию на все корки – веер. И веер возможностей, вплоть до Home video.
После моего ЧП я уже оседлал хаотично скачущие мысли и готов к маленькому сказу.
Я улетал в Улан-Удэ; там башка Ленина на центральной площади, красивые бурятки, Саша Михалев, знатный рекламщик, первый парень на деревне, враг пошлости.
…Но перед входом на территорию домодедовского «улья» паспорт я потерял, бранным лексиконом покрывал весь домодедовский окрест.
«Домодедово» внезапно оказалось местом чужим и враждебным, удаленным от цивилизации, о чем я попреками, облаченными в общенную лексику, извещал весь перепуганный моим матом, копошащийся вокруг меня люд. Отсюда – шараханье от меня всех, кто присутствовал в худший вечер моей жизни рядом! (Часто на уровне эмоций и лексики я бываю на пресловутой высоте.)
Сделали объявление: ноль. Вернул уехавшего было водителя Серегу, самого морального пацана на Земле, перерыли авто: ноль.
Каково быть при мне, не умеющем умерять нетерпение, представителям силы, ума и спокойствия?!
Но в тот вечер суждено мне было прозреть.
Я помню каждое слово, сказанное мне тогда милиционерами.
Первое: «Все». Второе: «Будет». Третье: «Хорошо». Четвертое: «Поможем».
Беспокойство улетучилось.
Странно, правда? Мог бы другую историю поведать – про то, какие они плохие. Такая не укладывается в голове, в стандарт поношения, в схему неприязни к людям в форме.
В конце концов, аксиома «уроды есть везде» работает и в рассуждении полиции, нет разве? Разве обращение в тяжелые моменты к ним, ненавистным, не носит характера неизбежности?