Эпоха и Я. Хроники хулигана
Шрифт:
Она красива? Красива. Умная? Еще бы. Что следует из этих посылок? Что ее настоящую просьбу надо сейчас удовлетворить. Вопросы, кстати, с ответами вкупе – все формулирует Она.
Объятия ее сильные, возмущение огневое (самое огневое – когда в кошельке нет денег, значит, не будет шоколадки); в выборе нарядов она выказывает вкус редчайший и похвальную гармонию.
У нее есть удивительное свойство: при любом намеке на звуки Элька поворачивается всем корпусом. Хочет участвовать.
Уютное в ней сожительство грузинского характера, базовый ингредиент какового – более или менее обоснованное фанфаронство, с божественной (на
Я много раз пытался внушить ей мысль, что формула успеха проста: намерения ясные, рот закрытый. Она всякий раз смотрит на меня иронически: чья бы корова…Какое, мол, к тебе, ментор чертов, отношение имеет закрытый рот?
Или я не правильно трактую взгляд?
В детском саду она верховода: когда надо, подхалим (к старшим); когда с женишками – заносчива, если битва идет (я разок видел) за игрушку, она ведет себя, как гангстер из кино Гая Ритчи.
Книжки мы любим, но не надо так громко их декламировать. И помедленнее.
Я не уверен, но то, что она производит впечатление счастливейшего из существ (особенно когда ей дают «денюшку»), объясняется биохимическим фактором: хромосомы такие, что внутри ее всегда вешняя пора, внутри ее и грустно, и отрадно.
Я специально считал: в течение обычного дня все-таки больше, на сорок раз – отрадно.
Противоречивый, сложный гул, детишками произведенный
Умел бы, снял бы не пустышку о квасном патриотизме, а трепетный фильм о детях моих, любуясь которыми, понимаешь, зачем вообще нужны дети.
Не сомневайтесь, то был бы слезоточивый фильм, и то были бы слезы радости и умиления.
Я каждый день, с утречка, всякий раз переполошного, вслушиваюсь в противоречивый, сложный гул, детишками произведенный.
Они же блаженные, не знают еще, что косные взрослые сладострастно разлагаются в декадентском угаре; у них угар только в песочнице.
Всегда ли Вам хватает времени на детей?
Я вижу их всех чуть ли не каждый день. Все промежутки времени между работой я трачу только на них! Нет никакого смысла просыпаться в гостиницах и вспоминать, как давно ты обнимал своих детей.
Они щедры на похвалы, на ор, на слезы, на вербальные изыски.
Наша проблема (не нахождения, не обретения с детьми общего языка), насколько я могу судить, заключается в том, что мы замшелые, косные, угрюмые упыри.
Я записываю перлы за благословенными созданиями уже лет шестнадцать. И ругаю себя последними словами за то, что профукал – не зафиксировал! – множество перлов.
Дети перемигиваются с озорным ветром, роистым утром, комментируют дождик, выдают метафоры, что твой Пелевин, но без расширяющих сознание веществ; подпевают колыбельной, щупают мир и делают ему оценки.
Тогда они еще не ведали (старшие из моих), что такое самокопание, тогда они делали моментальные фото оглашенного, сумасбродного мира и смешных людишек. Они балансируют на грани между Сашей Черным и Хармсом, знать не зная, кто эти дяди и зачем они анатомируют людские глупости.
Дети – максимально счастливы
Д. было пять лет, она целый день бегает, говорит два слова «бежут» и «потишее». Оказалось, пересказывает всем, кто попадается, какой-то фильм.
– Они бежут, а Фея им говорит: «Потишее».
– Нет таких слов. Есть – «бегут» и «потише».
Д. обиделась на замечание:
– Если нет, откуда я их знаю?Г. Всегда приносил с улицы красивые слова.
Однажды притащил – «говно».
– Так некрасиво говорить.
Потом я узнал, что Г. пытал всех окружающих, как красиво называется «говно».А. громко зовет меня.
– Чего, Ангелочек?
– Чего, чего, посмотри, как я в комнате натанцевала!Д. подходит к спящей маме и тычет пальчиком в глаз.
– Что ты делаешь?
– Хочу посмотреть, что тебе снится.Э. спрашивает меня: – Пап, а почему у тебя под мышками растут усы?
Негромко (так казалось) ссорюсь с М. на кухне.
Ф. кричит:
– Папа, хватит уже, займись ребенком.Дача. Снег Красиво!
Радостный крик Ф:
– Идите, посмотрите, какие слюни снег распустил!Н. таскает за хвост кота.
– Не мучай котофеича!
Н. невозмутимо:
– Я просто смотрю, а он мучается!Глава XIII Об особенностях грузинского (и не только) застолья
Как кабак назовешь…
У всех звезд, особенно тех, в ком есть что-то от благородных жуликов-мазуриков, имеются свои кофейни-рестораны-таверны-«тошниловки». И никто не представляет, до какой степени эти заведения похожи на своих полпредов (не путать с «хозяевами»; помните, что артисты используются как приманка – за деньги, конечно, количество которых зависит от калибра артиста).
При этом оставим в стороне жизнеспособность самих заведений: все они сдохнут. Заметка про другое. Про их сходство с конторами, которым они дали свои имена. Надо учесть тут такой деликатный момент, что публика безо всякого пиетета относится к артистам. Ну, или с минимальным почтением, но уж точно с избирательным. То есть к Кобзону (магия имени, инерция, как угодно!) еще туда-сюда, а вот к Лепсу и Михайлову… – пусть не обольщаются.
Вот с Лепса и начнем, с одноименного бара. Любой гость там – страх Господень. Молодые и старые, веселые, глумливые, на вас с дорогой душой чихающие; из характеристики ударение делать след на «глумливых». Не поймите меня дурно: нувориши везде нувориши, к каждому из них подходит диалог из моего любимого сериала «Антураж»:
– Простите, вы его знаете?
– Да, он третий в списке самых мерзких людей на планете.
У Медяника собираются ну… которые «братва». А че? Под шансон перетереть – самое то… В этом месте, вооружившись обращением «старина», вы хотя бы уложитесь в 100 баракообамов. К Лепсу без десяти сотенных можно зайти только «на капучино».
Андрей Григорьев-Аполлонов всегда окружен болтливыми модниками. Темпераментными, нечеловечески оборотистыми мужичками и нечеловечески ловкими девицами, в рассуждении которых и Лепс, и Медяник, и АГА, и даже я давно затвердили шакировский постулат Hips dont lie («Ляжки не врут»). Во всех означенных заведениях ляжки – приманка. У Лепса наипаче прибыльная. Но не в «Тинатин». Там все-таки мужи собираются с дальними разговорами про Вечное.