Эпоха мертвых. Москва

Круз Андрей

Вновь Бугаев повторил ритуал с заглядыванием в глазок в воротах, затем мы вошли в бокс. Из нескольких клеток заняты были лишь две. В одной, той, что слева, сидел двойник такой же твари, какую мы подстрелили у «Ашана», разве что редкая шерсть, клочьями торчавшая по спине, была другого цвета, как у сенбернара. Тварь лежала неподвижно, глядя на нас мутными бельмами глаз. К моему удивлению, мертвецкий запах от нее ощущался слабо. Закончилась перестройка организма? Вообще, если тварь охотится из засады, запах ей противопоказан, как кошке. Приспосабливается? Очень

может быть.

В остальном… жуткие когти на непривычно длинных и мощных пальцах, шипастый хвост-хлыст, челюсти чуть ли не как у крокодила. Клетка, в которой существо находилось, тоже внушала уважение – двойная решетка, да еще и сетка между прутьями. Во второй аналогичной клетке сидела невероятно мерзкого вида тварь размером с крупного спаниеля. Опознать в ней крысу было нереально, существо не напоминало никого. Зубы-иглы, странно горбатый силуэт, очень мощные конечности, тоже с относительно длинными, как и у собакоморфа, пальцами и страшными когтями. Хвост обвивает стальной прут – тварь, по всему судя, еще и висеть на нем может. А это значит, что если она агрессивна, то запросто может свалиться на башку.

– На людей бросается? – спросил я у Бугаева.

– Еще как, – ответил он. – Но соображает, через две решетки даже не дергается. А когда попробовали через триплекс приблизиться, атаковала сразу, стекла не распознала.

– Здесь откормили?

– Здесь. Обоих, и крысана, и псину.

– И сколько живых крыс скормили?

– Мм… – Бугаев заметно задумался. – У Иваныча спросишь, они скармливали. Но много, несколько десятков, как мне кажется.

Ну это еще ничего. Несколько десятков себе подобных мало какой морф в природе найдет, так что появление этого создания имеет смысл скорее академический, нежели практический.

– А псине?

– Меньше, – уверенно заявил он. – Три-четыре штуки, никак не больше. Да и то скрепя сердце, собаки теперь, сам знаешь, в большой цене стали. Еле отловили этих кабыздохов.

– Верно, слышал, – кивнул я. – Любую нежить издалека чуют. Но коты ведь тоже, так?

– Так-то оно так, да вот неувязочка – кот еще должен быть в настроении тебе об этом сообщить, – усмехнулся он. – У меня самого два полосатых, дочка подобрала, так что изучил. А собака – что? Учуяла и давай гавкать – простая душа. Ну что, насмотрелись? Пошли к Иванычу?

– Век бы их не видеть, – зябко передернула плечами Татьяна. – Пойдемте отсюда, ну их в задницу, морфов этих.

Заперев ворота, мы направились через дворик, в двухэтажный кирпичный корпус, в каких обычно располагались штабы полков. Правда, в этом, как показал Бугаев, был еще и огромный, местами даже двухэтажный, подвал, из которого вытащили ставшие ненужными тренажеры, а вместо них устроили лабораторию, тщательно помещения изолировав. В общем, получилось все, как у нас в фармкоровском НИИ.

Скуратович встретил нас в своем кабинете, сразу взялся поить чаем с печеньем, от чего мы отказываться не стали. Я долго не мялся и сам задал свой главный вопрос:

– У мертвяков разложение останавливается?

– Безусловно, – ответил тот. –

Вас же интересует, развалятся они сами или нет? Верно?

– Именно так.

– Не развалятся, – покачал он головой. – Это новая форма жизни, хоть и неспособная к самовоспроизводству.

– А так бывает? – спросила Татьяна. – Любая форма должна воспроизводиться.

– Если она не бессмертна, как эта, – усмехнулся ученый. – С поправкой на умение прекращать любую жизнедеятельность по собственному желанию, такая тварь может жить века. А способность обращать в свой аналог существа другого вида с успехом заменяет воспроизводство.

– А вонь тогда откуда? – снова спросила Татьяна. – Разве не от разложения? От них прет так, что дышать невозможно.

– Сами по себе «ветераны» и «живчики» пахнут слабо, больше ацетоном, – пояснил собеседник. – Запах или впитан одеждой с того момента, пока шло разложение, либо набирается от других мертвяков, они же всегда группами. Сами знаете, что по въедливости с мертвечиной мало какая вонь сравнится. Ну а привычки мыться у них нет, так что сами понимаете.

– Знаем, – сказал я. – Очень хорошо знаем. Тогда еще вопрос: мне показалось как-то, что мертвяк пытался напасть на меня с дубиной…

– Бывает, – даже не дослушав, сказал Скуратович. – Мертвецы из «ветеранов» в этом неоднократно замечены. Думаю, что это войдет в систему.

– Камень в лобовое стекло один уже метнул, – добавил Бугаев. – Сам видел, потому как в этой машине и ехал. Вышел такой из-за угла с бульником в грабле и… получи, фашист, гранату. Хорошо, что сетка стояла, а то бы разбил.

– И вот еще что… – вспомнилось мне по ходу разговора. – Почему они прячутся? И лезут куда-то, где потемнее.

– До конца мы этого пока не поняли, если честно, – задумчиво ответил Скуратович, наливая себе уже вторую чашку чаю. – Есть теория, что им все же грозит обезвоживание. Испарение есть, а в том, что они пьют воду, пока не замечены. Соответственно, забираются туда, где темно и сыро.

– Но там же еще и холодно, так? – удивился я. – Активность снижается.

– Достаточный запас энергии для того, чтобы проснуться и добраться до другого места, у них есть, аккумулирован, можно сказать. Зато затраты на сохранение своего организма в таких местах ниже. В общем, к чему это я… – Помешав сахар в чашке, он отпил, задумавшись на секунду. – К тому, что любой подвал теперь становится смертельно опасным местом, если вы собираетесь в городе шляться. Мертвецы имеют привычку в таких местах заваливаться в спячку.

– Ну ладно, мертвецы мертвецами… а вот морфы как себя ведут?

– С морфами сложнее, – кисло сморщился Скуратович. – Из наблюдений отметили, что многие из них активны, то есть ищут добычу. Для чего покидают Москву, например, и двигаются дальше, переходя в статус чуть ли не «лесных хищников». В общем, проблемы от них ожидаются.

– Случаи уже были? – спросил я.

– Были, – ответил тот. – Не у нас, но в сводке по области уже несколько случаев нападения на скот и людей в неожиданных местах.