Эра беззакония
Шрифт:
Ожидание
27 ноября, воскресенье
Первый раз Калмычков проснулся в полчетвертого ночи. Валентина ходила в соседней комнате и тихо всхлипывала. «Придет, никуда не денется» – успокоил себя и снова уснул.
В семь утра Валентина всхлипывала уже сидя на краю кровати.
– Что, еще не пришла? – спросил, продирая глаза в привычное для подъема время. В ответ затряслись сгорбленные плечи и всхлипы слились в беззвучный плач.
– Будем ждать! – с нажимом произнес он.
Повторял эту фразу трижды: пока
– Проучить задумала, шмакодявка. Я ей проучу! Найду, посажу под замок. На цепь! Знаешь, такую, толстую цепуру… – Он злился весь вечер, до полуночи. Потом не давал себе набрать Женькин номер. Решил ждать до утра. В понедельник – в школу. Должна прийти…
Валентина молчала весь день, лишь изредка бросая на него обвиняющие взгляды. Не готовила, не занималась делами. Ходила из угла в угол, подбегая к двери на всякий обнадеживающий звук.
Ночь не спали оба.
Поиски
28 ноября, понедельник
Позвонил Перельману и попросил отгул. Потом действовал по знакомой схеме. Опер Серега – проверка по дежурным частям, моргам и больницам. Женька с двумя братками – по адресам. В двенадцать дня не выдержал, и присоединился к ним. Колесили по злачным местам, опрашивая персонал и завсегдатаев. Калмычков размножил Ксюнины фотографии с впечатанным номером своего телефона и раздавал их десятками. Просьба одна – позвонить, если объявится.
Опера Виталик и Володя прочесывали город в поисках следов друзей-фотографов. Нелидов и второй Володя – помогали. Разослали ориентировки на вокзалы и запросы по месту прописки. Валентину попросил обзвонить, в который уже раз, Ксюниных подруг. Все тщетно! Ни с кем не встречалась, никому не звонила. Даже той девочке, что выручила в прошлый раз.
Он надеялся. Сначала на то, что найдут по известным адресам, потом на то, что вернется вечером, потом – к утру…
Не нашли. И не вернулась…
Рок
29 ноября, вторник
В девять утра генерал Арапов зашел к нему в кабинет. Окинул взглядом понуро сидящих по углам оперов, обхватившего голову Калмычкова, и на егоровское «товарищи офицеры!» – махнул рукой. Сидите, мол, сидите.
Присел к столу, напротив Калмычкова, спросил:
– Заявление написал? – тот мотнул утвердительно головой. – Хорошо, объявим в розыск. Может, линейщики перехватят, если из города выехала. Ты, главное, не отчаивайся. Держись! Всякое бывает. Подростковый возраст – штука непредсказуемая. На собственной шкуре испытал.
Неловко помолчали. Генерал встал, собираясь уходить.
– Ты, Николай Иванович, езжай домой. Отгулов у тебя на пол-отпуска. По самоубийству неотработанные мероприятия есть? – Калмычков опять помотал головой, теперь отрицательно. – Ну вот, разрешаю людей переключить на поиски. Чтоб не простаивали. А я, с твоего разрешения, обращусь к некоторым общим знакомым.
– Да! – встрепенулся Калмычков. – Хотел просить вас об этом! Последняя надежда…
– Калмычков! –
Калмычков направился домой, но чем ближе подъезжал, тем острее чувствовал, что не сможет вынести Валентининого молчания. Она дома, не пошла на работу. Сидит и ждет. Калмычков на миг представил ее чувства и понял, что не вынесет бездействия. Он развернулся, и принялся объезжать бары, боулинги и танцзалы. Так легче.
К часу ночи, устав от безуспешных поисков, приехал домой. Разделся, лег в постель, попытаясь уснуть. Не получилось. Рядом ворочалась такая же бессонная жена.
Острого чувства отчаяния и бессилия, рвавшего душу в прошлую Ксюнину пропажу, он не испытывал. Скорее, что-то похожее на нудение старой раны. Тупо, глубоко и навечно. Страшнее боли, знал Калмычков, охватившая его апатия. Он, боевой, энергичный и деятельный, вдруг обезволел. Опять повис мокрой тряпкой в беспространстве и безвременье. Без сил и желания шевельнуть рукой или мыслью. Время исчезло. Он не задумывался о том, сколько длится это состояние. Перестало существовать «вчера», и не собиралось наступать «завтра». Он не спрашивал себя, сможет ли, захочет ли встать утром с постели.
Страх за судьбу дочери, служебная текучка, почерневшая за сутки жена – все это сменилось неведомым ранее безразличием. «Трепыхаться? Зачем?..» Он – игрушка в руках чего-то бесконечно большого и черного. Придавившего своей невидимой тушей не только его – песчинку Калмычкова, но всю землю, все мироздание. Куда там – бороться!.. Кончиком пальца не шевельнуть.
Рок… Неумолимый и безжалостный. Догнал! Навалился. Выдавил из Калмычкова жизнь. Вот она – силища! Что он против нее?
Остановилось дыхание… Тьма… Сердце…
Что это?..
Тело стало чужим… Он и тело – не одно и то же. Каждый сам по себе, хотя все еще рядом. Он думает, видит, слышит. Но не движется. А тело? Нет?!
Равнодушно, из глубины своей неподвижности, Калмычков разглядел, как склонилась над ним Валентина, как затрясла его, захлестала по щекам. Потом отпрянула, зажав ладонью рот, и в глазах ее застыло немое отчаяние.
Все? Так просто…
Из черноты, из ледяного мрака небытия, достиг его сознания приближающийся звук. Он скоро узнал его. Так воет сирена патрульной машины. Потом появились мигалки. Одна, две, двадцать… Двести? И раздалось забытое: «Прокол!.. Прокол!.. Опасный прокол…» Он дернулся от испуга, как в «тот», первый раз. Шумно втянул ртом воздух, и увидел, как Валентина облегченно обмякла над ним.
«Скорая» ничего не обнаружила. Врач посоветовал проверить сердце. Вколол в вену какую-то гадость. Ему, а затем Валентине. Попрощался и ушел.
В десять утра зазвонил телефон, разбудив задремавшую рядом с ним Валентину. «Тебя…» – протянула она трубку. Звонили из Управления кадров. Игривый голосок кадровички не задел в нем никаких чувств. С одинаковым равнодушием он был готов к любому известию.
«Николай Иванович! Вам необходимо прибыть в Управление кадров ГУВД, ознакомиться с приказом. С вас причитается! Ждем…»