Эра беззакония
Шрифт:
– А ты подумай. Отвлекись. Очень постарайся отвлечься! Ты у самой пропасти, пик кризиса. Пару человек помню, которые не удержались. Рука в такие дни к пистолету тянется. Надо перескочить. Не удержишься, кто дочь найдет? – Генерал присел рядом, обнял Калмычкова за плечо. – Вру про пару человек. Сам стрелялся.
– Словно мысли читаете, Серафим Петрович, – Калмычкова заколотила крупная дрожь. – Про пистолет вторые сутки думаю. Кто ее искать будет? У всех свои делишки. Ума не приложу, что делать. Где она?… Наркотиками накачали, за границу вывезли?.. Или убили? Самое
– Ты это брось! Твой случай не безвыходный. Найдем. Не сомневайся!
– А я выхода не вижу. Край совсем…
– Край, Коля, по-другому выглядит… Расскажу, пожалуй. Может, поверишь, что еще не вечер… – Генерал встал, прошелся пару раз по маленькому кабинетику. Взад-вперед, взад-вперед. – Мне было сорок, не намного больше, чем тебе. Служил в Москве, в ГУВД. Середина восьмидесятых. Дерьмовое время. По закону жить уже никто не хочет, а по понятиям – еще не научились. Много народу себе шею на этой непонятке сломало. Одни слишком рано к деньгам потянулись, другие уперлись, как козлы. И тех и других поломало.
Я только что генерала получил. Поставили на уголовный розыск. Дел – выше крыши… А тут, с разных сторон, лезут с просьбами. И с бабками. Держусь, дурика включаю. А начальство прессует. Честно говорю: пистоны получал, как сраный лейтенант. Даже в отставку засобирался. Понять не могу, в чем закавыка. Куда клонят?
В эти годы вся зараза пошла подниматься. И «черные» мочилово устраивают, и проститутки расплодились, и наркотики в десять раз за год вырастали. Почва навозная для этого появилась – кооперативы. Темные бабки на волю полезли.
В Управлении толковые ребята еще были. Я на них ставку сделал, работать дал. Они и ловят по мере сил. А начальство все недовольно, инициативу запрещает. Наработанные концы один за другим – рубит. В частности, вышли на наркоканал, в то время мы всем занимались, не было разделения. Хорошо поработали, человека внедрили. Готовимся партию брать. А мне приказ: «Отставить!» Я – уперся. Додавил, всех повязали. Наказать меня не посмели, даже выговор не объявили, но ребят моих начали раздергивать. Кого куда. Новая возня, я полгода потерял в этих разборках. Не заметил, как беда подкралась.
У нас с женой одна радость была – сынуля наш, Илья. Ты знаешь, все с детьми мучаются, особо в подростковом возрасте. Трудно дети растут. У тебя дочери – пятнадцать?
– Будет в январе, – уточнил Калмычков.
– Вот, мало кто в этом возрасте с ними общий язык находит. А наш, как по спецзаказу. Маленький был – ангелок. Школу закончил – никаких проблем не знали. В университет поступил, каждый вечер дома, по дискотекам не шляется. Нарадоваться не могли… Парень видный, девки вьются… Так вот, пока я как говно в проруби, болтался в этом ГУВДе, жена стала замечать, что мальчик наш меняется. Поздно приходит, друзей новых завел. Денег много просить начал… Она мне это по ходу жизни рассказывает, а я своими делами занят, не обращаю внимания…
– И у меня так же… – вставил Калмычков.
– Короче, когда я случайно увидел его руки, было поздно. Посадили парня на иглу! Почти бесплатно героином снабжали… Я, как
– Простите, Серафим Петрович! Раскис. А дальше, что было?
– Дальше? Перестройка превратилась в развал. Меня съесть не смогли, за прошлые заслуги, да при действовавших еще покровителях. Но и работать не дали. Тогда я в Питер попросился. Подальше с глаз. Уважили…
В кабинет ввалились Егоров с пакетами и двое оперов с коробками. Генерал стряхнул воспоминания и бодро спросил у Калмычкова:
– На сколько персон накрываешь?
– Человек на десять-двенадцать, – ответил тот.
– Как же вы тут?.. У тебя больше шести человек стоя не поместятся… – Калмычков в ответ почесал в затылке, а генерал продолжил. – Слушай мою команду! В восемнадцать ноль-ноль перетащить эти баулы в мой кабинет. Нарезать, разложить по тарелкам. У секретарши получите. И – милости прошу! Не опаздывать…
Так и сделали. До вечера отписывали отчеты, кому положено, Калмычков заверял. Сдавали средства связи. А к восемнадцати пошли гурьбой в кабинет начальника Управления. Длинный стол для совещаний мог вместить и двадцать человек, так что расселись вольготно. Много не пили, больше галдели. На огонек заглянул Перельман, но, опасаясь за последствия такого вопиющего нарушения субординации, поскорее смылся.
Калмычков в мелких заботах вынырнул со дна засосавшей его воронки отчаяния. Общался с мужиками, даже спели вместе про оперов и «Нашу службу…». Генерал повесил тужурку на спинку кресла, распевал, обнявшись, вместе со всеми. Вокруг генерала собралась кучка оперов и принялась задалбывать старика вопросами.
Особенно Егоров. Он выглядел пьянее других и ворошил самые нескромные темы. Про прошлое, будущее и настоящее. Генерал отшучивался, но один ответ развернул минут на десять.
Егоров спросил:
– Товарищ генерал! Ходили слухи, что с вас братья Вайнеры Шарапова писали. Правда, это?
– Хватил ты, Егоров, – рассмеялся генерал. – Шарапову лет двадцать пять в сорок седьмом году. Сейчас бы ему под девяносто было. Я, слава богу, на тридцатник моложе. Когда Вайнеры свою «Эру милосердия» писали, я еще молодым бегал.
Кто-то спросил, о какой «Эре милосердия» речь. Егоров презрительно кинул:
– Во-о, молодежь! Ни хрена не знают – и знать не хотят. Кино смотрели «Место встречи изменить нельзя»?
Сразу раздались понимающие голоса:
– А, это? Конечно, смотрели…
Егоров продолжил:
– Это кино по замечательной книжке снято – «Эре милосердия» братьев Вайнеров. Ходили слухи, что наш генерал Арапов прототип тамошнего Шарапова.
– Не совсем так, – перебил его генерал. – Ходили слухи, что мой отец, Петр Сергеевич Арапов, работавший некоторое время в МУРе, мог оказаться прототипом Шарапова. Сам он это отрицал. Но характер преступлений, в раскрытии которых он участвовал, и обстаятельства его ухода с оперативной работы перекликаются с описаными в книге.