Эра Милосердия

Евгеньева Лариса

– Так уж и все! Я была бы счастлива, если б химии не было вообще!

– А ты подойди и скажи это химичке.

– Сумасшедший! А потом - какой смысл? Она же все равно никуда не денется.

– Это уж точно. Потопали дальше. Допустим, ты врач и к тебе пришел больной. Ты знаешь, что через месяц он должен умереть и ему ничем, ну, абсолютно ничем нельзя помочь. Но он может прожить этот месяц более или менее спокойно, если ни о чем не будет знать. Как ты? Скажешь?

Эра замотала головой.

–

Вот видишь. Теоретически никто не любит лгунов, все считают, что искренность - это очень прекрасно, а на деле... Если б я написал в сочинении какое-нибудь вранье, она была бы довольна. Вранье она почитала бы с удовольствием.

– А разве у тебя нет любимого человека?

– Нет, - сказал он жестко.
– Уж такой я урод уродился. И потом, я не люблю, когда меня покупают. Право на искренность, знаешь, надо еще заслужить.

– Ты о чем?

– О том, что я предпочитаю писать про образы, - крикнул он, бросаясь к трамваю.
– "Образ Онегина", "Образ Чацкого", "Печорин - лишний человек"!..

Это он прокричал уже с подножки трамвая.

Снова и снова вспоминала Эра их разговор. Наверное, он думал об этом и раньше - уж слишком гладко он говорил. В частностях оно вроде бы и было верно - и все равно Эре не хотелось с этим согласиться. Ведь только искренность сближает людей. Как можно дружить, не ожидая ответной искренности? И разве возможна без обоюдной искренности, например, любовь? У человека должен быть кто-то, с кем можно поделиться своими мыслями, мнениями, оценками, короче говоря - всем. Ну а границы искренности? Просто не надо делать людям больно. Но это не имеет ничего общего с враньем...

...Вечером к ним зашел Валерий Павлович, знакомый отца, к которому тот часто ходил играть в шахматы. Перед самым отъездом отец был у него и вернулся расстроенный: упал и куда-то закатился ферзь (а отец всегда предпочитал играть своими шахматами, они у него были из кости, старинной работы, оставшиеся еще от деда). Ферзь тогда так и не нашелся, и вот Валерий Павлович принес фигурку - она отыскалась за диваном.

Эра с тетей Соней ужинали, и тетя Соня поставила на стол третий прибор.

– Большое спасибо, но я никак не могу.
– Валерий Павлович, высокий и седой, с задорной щеточкой усов, кланялся тете и прикладывал к груди руки.
– У меня Тишка не кормленный, мой попугай...

– По-пу-гай?
– в нос, а это служило у нее признаком величайшего неодобрения, переспросила тетя.
– Да ведь они неприлично ругаются, эти попугаи!

– Мой не ругается, - обидчиво возразил Валерий Павлович.
– Он вообще не умеет разговаривать.

– Вам попался такой глупый попугай?
– удивилась тетя.

– Вовсе не глупый. Просто порода такая.

Валерий Павлович посмотрел на тетю, потом рассмеялся и... остался на ужин. И далее рот тети был наглухо

закрыт, но зато глаза широко раскрыты. Знакомый отца оказался удивительно интересным рассказчиком. Он остроумно и ненавязчиво вел разговор, а когда тетя, не в силах удержаться от какой-нибудь колкости, все же бросала реплику, он парировал ее так забавно, что обижаться на него не приходило в голову даже тетушке.

– Еще чаю?
– галантно предлагал он, не забывая следить за чашкой тети Сони.

Забывшись, тетя кивала, а через секунду возмущенно фыркала:

– Вы какого-то странного мнения о моих возможностях! При всей любви к чаю четыре чашки - это, согласитесь, слишком!

Валерий Павлович изумленно заозирался, как человек, проснувшийся после долгого сна и не способный сообразить, что с ним происходит.

– Как интересно! Никогда бы не подумал, что я нахожусь в Боливии!

– В Бо...
– Тетя поперхнулась.

– Именно в Боливии. В этой удивительной стране кивок означает отрицание. Вы кивнули, следовательно, мне нужно было понять это как "нет".

– А если "да"?
– спросила Эра.

– Тогда вам надо отрицательно покачать головой.

Тетя Соня несколько раз хлопнула в ладоши.

– Какая потрясающая эрудиция!
– колко заметила она.

– Минуточку. Давайте уточним: мы в Англии?

– В Англии!
– со смехом закивала Эра.

– В таком случае мне попросту предлагают убраться со сцены. Да и то: Тишка уже заждался.
– Валерий Павлович вскочил со стула и взял свою шляпу.

– Но... почему?
– неуверенно спросила тетушка.

– Потому что в Англии ритмичное хлопанье в ладоши - выражение крайнего неодобрения.

– Разумеется, мы не в Англии, - поспешно сказала тетя.
– Где хотите только не в Англии. Хоть в Тибете!

– Слушаю и повинуюсь.

Валерий Павлович вдруг широко раскрыл рот, высунул язык и застыл так, преданно глядя на тетю Соню. Наверное, если бы перед тетей возник инопланетянин и широким жестом пригласил в свою летающую тарелочку, она поразилась бы в гораздо меньшей степени. Впав в столбняк, тетя Соня смотрела на своего гостя, а ее лицо из розового становилось пунцово-красным.

– Я... право... не давала ни малейшего повода...
– собравшись с силами, выдавила она.

– Как истинный сын Тибета, я засвидетельствовал вам свое глубочайшее почтение.

– Но что это значит?!
– вскричала тетушка.

– Это значит: "На моем языке нет злых слов для тебя". Однако я и вправду засиделся.
– Валерий Павлович собрался уходить всерьез.
– Тишка не привык засыпать в одиночестве!

– Заходите еще, - сказала тетя Соня, провожая Валерия Павловича в прихожую. И потом, когда дверь уже закрылась: - Ненавижу попугаев!