Эра Милосердия

Евгеньева Лариса

На следующий день Мурашов в школе не появился. Маргарита Викторовна, выслушав рапорт дежурного, с непроницаемым лицом отметила отсутствующих и начала урок. Эре вдруг сделалось как-то не по себе. С какой стати было ей волноваться? Ну мало ли что могло случиться: заболел ангиной, решил прогулять денек, приехала бабушка с Дальнего Востока... попал под машину, - услужливо подсказало воображение. "Хватит представлять чепуху, приказала себе Эра.
– Достойно всяческого уважения лишь одно точное знание, как говаривал наш географ".

Не

появился Мурашов ни на втором уроке, ни на третьем - и стало ясно, что сегодня он не придет. А тут еще Чеснокова, именинница месяца, подходила чуть ли не на каждой перемене:

– Эрочка, так я жду. Эрочка, не забудь.

Эра отмахивалась: "Само собой". Чеснокова отправлялась бродить по классу, уныло твердя: "Петечка, так я жду", "Валюся, не забудь". Традиция ежемесячных дней рождения как-то постепенно растворилась, и теперь каждый заботился сам о себе. "А раньше как хорошо было!" - подумала Эра, но эта мысль тут же исчезла, вытесненная мыслями о Мурашове.

После уроков Эра зашла в учительскую и попросила у Маргариты Викторовны адрес Мурашова. Маргарита Викторовна посмотрела на Эру, точно собираясь что-то сказать, но, так ничего и не сказав, молча переписала из журнала адрес и молча же вручила Эре. Эра уже взялась за ручку двери, но Маргарита Викторовна вдруг окликнула ее и, быстро написав что-то на листке, протянула Эре:

– Заодно отдай его родителям. Здесь просьба явиться в школу.

Пожалуй, если бы Эра знала, как встретит ее Мурашов, она поостереглась бы шутить.

– Кто там?
– спросил его голос из-за двери.

– Милиция, - нагнувшись к замочной скважине, басом сказала Эра.

Мурашов распахнул дверь - бледный, с дрожащими губами. Увидев Эру, он отпрянул от неожиданности, а затем беззвучно выругался.

– Это я, - не успев убрать с лица улыбку, сказала Эра.

– Слушай, проваливай, а?
– предложил он.
– Доложи, что меня нет дома.

– Кому?

– Тому, кто тебя послал.

– Меня никто не посылал, я сама.

– Да?..
– протянул он.
– Но дела это не меняет.

– Извини.
– Она потопталась еще несколько секунд и пошла вниз.

– Ты что, обиделась?
– окликнул он уже менее уверенно.

Эра задумалась на миг и честно ответила:

– Не знаю...

Остановившись на площадке между этажами, она глядела на Мурашова.

– Знаешь что...
– Он засунул голову в прихожую, словно к чему-то прислушиваясь, потом махнул рукой, приглашая ее: - Заходи.

С непонятными предосторожностями, чуть ли не на цыпочках, Мурашов провел ее прямо в кухню, закрыл за собой дверь и, похоже, перевел дух.

– Прямо со школы?

Эра кивнула.

– Ясненько.

Мурашов зажег газ, поставил на огонь сковородку, достал из холодильника два яйца, бросил на сковородку масло и разбил туда яйца. Все это он проделал привычно небрежно.

– Ловко, - сказала Эра.
– Ты, может, и

борщ сваришь?

– Может, - сказал он.
– Если будешь себя хорошо вести.

– Нет, правда!

– А что в этом такого?
– Он усмехнулся.
– Уверен, ты не можешь даже чай заварить. Не говоря уже об остальном.

– Во-первых, могу. Во-вторых - о чем остальном? И в-третьих - почему ты так считаешь?

Он начал с "в-третьих".

– Детки из благополучных семей обычно ни черта не умеют.

– Я не детка.

– Кто-то им готовит, кто-то убирает, кто-то снимает грязную постель и застилает чистое белье. Наверное, добренькие гномики. Живут под землей, а ночью выходят и делают добро хар-ро-шеньким деткам.

– А почему ты злишься?

– И не думаю.

– Нет, злишься. На меня?

– Вообще.

– Значит, ты злой?

– А ты, значит, добрая? Пардон, совсем забыл, - шутовски раскланялся он.
– Ты ведь Эра Милосердия.

Мурашов вдруг умолк и, напрягшись, к чему-то прислушался. Эра тоже прислушалась. Из-за стены донеслись раскаты мощного храпа, потом какое-то бормотанье.

– Кто там?
– испуганно спросила она.

– Так. Дядя один знакомый, - бросил он, продолжая прислушиваться.

– Твой дядя? Пирожками объелся?

Но Мурашов глядел сквозь нее, не расслышав шутки. Потом вскочил и быстро вышел, не забыв плотно прикрыть за собой дверь. Теперь из-за стены донесся и его голос, он словно уговаривал, просил о чем-то обладателя мощного храпа. Наконец все стихло. Он вернулся, притворяя дверь все так же старательно, и бросился к плите. Яичница уже дымилась.

– Ой, извини!
– покаянно воскликнула Эра.
– Это я прозевала!

– Есть можно.
– Он поставил сковородку перед Эрой: - Рубай.

– Ты все-таки... все-таки...
– Эра наконец проглотила кусок. Все-таки ты не прав. Ты ведь ничего обо мне не знаешь, а говоришь.

– Да я насквозь тебя вижу. Мамусенькина дочка. А что ты знаешь о настоящей жизни? Ты кого-нибудь ненавидела? По-настоящему. Ты испытывала когда-нибудь настоящий стыд? У тебя были когда-нибудь мысли, от которых просто хотелось башкой о стенку - и все. Человек чувствует, что он захлебывается во всем этом, а ему: "Соблюдай, деточка, дисциплину, аккуратно делай уроки, не прогуливай - и все о'кейчик!"

– Какой человек?
– встрепенулась она.

– Такой-сякой, - потянувшись, ответил Мурашов лениво, однако Эра видела, как он напряжен, точно человек, ожидающий над ухом выстрела. Ладно, топай.

– Как... топай?

– Ножками.

– А уроки? Я сейчас...

– Уроки-мороки-сороки. Иди, иди.

– Я не пойду, - растерянно сказала Эра.

– А я тебя вытолкаю. Взашей.

– Думаешь, я обижусь и уйду?

– Да ты непробиваемая, я знаю.
– Встав, Мурашов крепко ухватил ее под мышки и вытащил в прихожую.