Эрмитаж. Инфракрасный дозор

Скутин Александр Витальевич

Науськанные Богдановым, некоторые сотрудники отдела перестали со мной общаться и вообще замечать. Хрен-то с ними, не товарищи и были. Хотя – обидно, ведь им-то лично я ничего не сделал плохого.

Случился даже комический случай: Богданов все время пытался поймать меня на мелких нарушениях, чтобы потом подвести меня за «неоднократное нарушение трудовой дисциплины». Как-то утром он пришел пораньше и встал в половине девятого на лестнице у служебного входа Малого Эрмитажа, его еще называют Директорским входом. Он хотел зафиксировать сотрудников, которые придут на работу с опозданием, позже девяти. Задача-максимум – изловить меня, опоздавшего на работу. Стоял он на входе аж до десяти, застукал на опоздании половину сотрудников отдела, но меня так и не дождался. Откуда ему было знать,

что я пришел на работу еще раньше его, в восемь двадцать, и я давно уже сидел в мастерской на своем рабочем месте. Не спалось мне, вот и приехал рано на работу. Я вообще тогда плохо спал и сильно нервничал, даже сердце подсадил. А что, разве это нормально, когда приходится ходить на работу, где начальник тебя ненавидит и мечтает уволить, а некоторые из сотрудников, науськанные им, обходят тебя, точно зачумленного. Конечно, я понимал, что придется все же уйти. Но никак не мог примириться с мыслью, что придется оставить Эрмитаж, мой Эрмитаж. Да и не хотелось просто так, сразу сдаваться. Уволит он меня, пусть! Но пусть сначала зубы себе обломает, уж слишком все легко ему до сих пор доставалось, этому мальчику-мажору, который скользил по паркетам Эрмитажа тогда, когда я в стройбате, в тайге, на лесоповале жилы рвал. И как это получается в жизни, что такие вот мальчики-чистоплюи по жизни легко поднимаются наверх, а потом еще и увольняют тех, кто горбом и потом честно отслужили Родине на военной службе? Как там, в песне у Александра Галича:

Как пошли нас судить дезертиры,Только пух, так сказать, полетел.

Наверняка Алексей торжествовал победу, когда я наконец-то написал заявление об уходе. Да, я проиграл. Но рано он обрадовался. За полтора года работы в музее я хорошо изучил Богданова и заметил за ним одну слабость. Или достоинство, не знаю, как правильнее будет. Люди обычно во всем стремятся к совершенству. Так вот, Богданов, каким я его знал тогда, был незаконченный, несовершенный подлец. Интеллигентное происхождение из приличной семьи все же сказывалось. Это не мешало ему по-прежнему делать подлости, но потом он горько сожалел об этом. И снова делал подлости, и снова сожалел.

Богданов предпочитал сделать подлость человеку, но потом оказать ему какую-нибудь услугу, чтобы этот человек потом благодарил его, чтобы сохранить с ним хорошие отношения. Уволил он Александра Бирюкова, но сохранил с ним деловые отношения, приятельски болтал с ним у себя в кабинете, попивая кофе. Предложил Богданов «уйти по-тихому и без шума» наладчику Алексею Шпыневу, которого в отделе любили все, особенно барышни. Но при этом пригласил уже уволенного Шпынева на ежегодный пикник нашего отдела за городом, и выпивал с ним, чокаясь стопариком и распевая песни. Выжил Богданов из отдела Диму Тыквина, но – взял на работу его супругу. Вот какой славный парень Богданов, не сердитесь на него, если он и делает кому гадость, так то ж по необходимости, ничего личного!

Увы, Богданов несовершенный подлец, ему очень даже знакомы муки совести. Небось, свечки пудами в церковь носит, замаливая свои подлости. Помолится – и снова гадит. Наверное, и со мной он тоже хотел разойтись «по-хорошему», без скандала. Да только натолкнулся в моем лице на жесткий и бескомпромиссный отпор: «Хочешь уволить – увольняй! А как – это уже твое дело». Не получилось со мной «по-хорошему».

Ох, Леша, знаю тебя хорошо. Хоть и не видел тебя ни разу с тех пор, как ушел с музея, но знаю, ты ждешь встречи со мной, ждешь, как прощения и избавления. Чтобы я тебе сказал что-нибудь вроде:

– Да ладно, Леша, забудем прошлое, никаких обид.

И выпили бы вместе, как старые приятели. И ты получил бы желанный покой в душе, ведь совесть постоянно терзает тебя.

Увы, я на беду свою, злопамятный. Подлость не забываю и не прощаю. Чтобы совесть не терзала душу, не замаливать грехи надо, а просто не делать подлостей.

Читатель может сказать мне, а сам бы я смог вот так прямо сказать все это Богданову в лицо, назвать его подлецом?

А я уже

говорил ему это. Говорил, что он подлец, в его же кабинете. И он даже не возражал. Лишь пытался оправдать себя:

– Да, я сподличал, но вынужден был это сделать.

Ах, подлость всегда находит оправдания, всегда-то она вынужденная. Послушайте как-нибудь в суде оправдания преступников: ни один из них не скажет, что совершил преступление просто потому, что подлец, мерзавец и негодяй. Нет, они обязательно скажут, что были «вынуждены» совершить преступление. Как известно, это не освобождает ни от вины, ни от наказания.

12 октября 1994 года.

Итак, я пришел в музей в последний раз, получить расчет. Прошелся по привычному маршруту: вдоль Зимней канавки, потом вдоль Дворцовой набережной к Директорскому входу. Погода под стать моему настроению: низкие хмурые тучи, из которых лил дождь, холодный, порывистый западный ветер. И, как обычно при западном ветре, наводнение. Вода в Неве поднялась очень высоко, поглотила все ступеньки на спусках к воде, и почти заливала мостовую, у самого края тротуара остановилась.

Я уже уволен из музея, получил на руки трудовую книжку, пришел лишь затем, чтобы получить расчет. Когда выходил с Директорского коридора на лестницу, в дверях столкнулся нос к носу с Богдановым. Он, демонстрируя культуру, посторонился, пропуская меня. Из вредности я тоже отошел от дверного прохода, пропуская его. Он стоял, выжидая, пока я пройду первым, характер свой показывал. Но и я ждал, пока он пройдет. У меня тоже характер. К тому же, в отличие от него, у меня огромное преимущество – мне совершенно некуда спешить, я теперь без-ра-бот-ный! Могу хоть до вечера здесь стоять. Богданов, наконец, протиснулся в двери. Тот-то же, хмыкнул я про себя, выйдя на улицу.

Ветер все усиливался, а волны уже заливали набережную. Нева тоже была чем-то расстроена.

Молочный магазин

О вежливом обращении

Санкт-Петербург, 1993 год, молочный магазин №52 на углу проспекта Славы и Бухарестской улицы.

Когда-то очень давно, еще в восьмом классе школы, я прочитал в сельской библиотеке невзрачную книжечку голубого цвета, которая называлась примерно так: "Материалы комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков на территории Крымской области". Нам ее рекомендовали как дополнительное чтение к Дню Победы. Никто из нашего класса этой книги не читал, а я, по привычке совать нос куда не следует, зачем-то взял ее.

Несмотря на трагичность материала, читать ее было совсем не увлекательно. Сухие документы: акты, протоколы, воззвания, листовки, газетные статьи, экспертизы. Но вот я набрел на инструкции представителям немецких оккупационных властей по работе с местным населением.

До чего же интересно оказалось! То есть, как сволочи-фашисты представляют себе советский народ. Изверги-фашисты, ненавижу их! Но все-таки, давайте прочтем, что они про нас пишут:

"Славяне – особая нация. Культурного европейского обращения они не понимают, считая это признаком слабости. Поэтому разговаривать с ними нужно резким, грубым, не допускающим возражений тоном."

Интересненько... Не такие уж они были глупые, эти сволочи-фашисты. А вот как нужно привлекать местное население к сотрудничеству с местными оккупационными властями:

"Не следует вести с местным населением идеологические дискуссии, объясняя преимущества национал-социализма и ужасы сталинизма. Нужно создать для лиц, сотрудничающих с оккупационными властями, обширную программу незначительных льгот, поблажек, помощи и т. д. При этом общий объем льгот может быть невелик, но очень подробно и детально расписан и разбит на множество видов." Вам это что-нибудь напомнило? Мне – да. В советские времена существовали обширные льготы для участников войны, блокадников и лиц, приравненных к блокадникам или участникам. Но реальная помощь ветеранам войны была незначительна. Многие из них так и простояли всю жизнь в очередях на квартиру, машину, телефон и т. д.