Эрос и Танатос
Шрифт:
И всё внезапно перевернулось у него в сознании. Толик остро-явственно понял, что если сейчас он уедет с добычей и оставит Фею одну, униженную, обманутую, снова отвергнутую, на этот раз грубо и цинично, то она опять найдёт опасную бритву своего отца. И неизвестно, кто ей поможет в этот раз: ни матери, ни отца её уже нет на свете, детей никогда не было, а бывший муж – кто знает, где он ныне…
Толик понял, что всё совсем не так, как он себе придумал в утешение, что всё это очень даже сомнительно: его философизмы про некие программы добра и зла… нет же, это всего лишь его жалкие попытки оправдать свою назревающую, набухающую гадкой силой
Нет, всё надо сделать иначе.
– Фея… Фея… – затормошил он её за плечо. – Феечка… Дашенька… Пора, красавица, проснись, открой сомкнуты негой взоры … – От волнения он неожиданно вспомнил эти строчки Пушкина. – Сейчас кофе тебе принесу… вино было вчера крепким… на-ка глотни… я тебе сюрприз приготовил… ты такого в жизни не видела! Смотри, что у нас есть!
Фея рассеянно и растерянно улыбалась, неловко и тяжело приподнимаясь в постели. Он подложил ей подушку под спину. Непонимающе смотрела на чашку кофе на блюдце. Она не могла понять, почему гремит объёмистая жестяная коробка, которую Толик, улыбаясь, потряхивал, держа обеими руками возле уха, словно ребёнок игрался со сверчком, спрятанном в спичечном коробке.
– Толь, ты это… мне это… короче, никто никогда кофе в постель не подавал… Вообще в жизни. Только в кино видела из жизни богатых… Спасибочки… Во дела-то… Ну Толян, ну приехал одноклассник… Во какие люди есть… – Она смущённо болтала полную ерунду, не могла остановиться, нервничала, вытягивала шею и губы и прихлёбывала кофе, дуя на него как на чай в блюдечке. – Это чё? Это откуда… – Она, наконец, окончательно проснулась и тут же остолбенела. – То-оль? Откуда?
Явившаяся из далёкого прошлого открытая большая жестяная коробка, стоявшая на стуле у изголовья кровати, была полна золотыми монетами, которые, перемешавшись, сгрудились кверху, словно вскипели и, казалось, вот-вот готовы были перелиться через край.
«Сокровище… Со-кровище… Не только слово „кров“, но также и „кровь“, „кровище“ затаилось в этом слове. Есть ли кровь на этом кладе?», – промелькнуло в голове у Толика.
– Откуда, спрашиваешь? Да от канадского верблюда! – игриво ответил он. – Сюр-приз! Не хотел и не мог всё рассказывать тебе по телефону… Бери себе половину. Твоя доля. Делай, что хочешь. – Он подвинул коробку в её сторону. Он смотрел на конопатую, растрёпанную и заспанную Фею, и внезапно острая жалость к этой неустроенной и несчастной женщине, смешанная с неожиданной к ней нежностью, как к ребёнку, которого кто-то обидел, охватила его, и что-то тяжёлое и нехорошее перестало теснить его душу. Он глубоко и облегчённо вздохнул. Потом подмигнул сидящей на постели ошарашенной толстушке с лицом, похмельным от вчерашнего вина с подмешанным в него снотворным.
– Ты пей кофе-то… Остывает, Фея. Даша, очнись! – Толик нежно погладил её по плечу, и она судорожно схватила его ладонь и не отпускала, он не возражал. Испуганно взглянула на стоявшую на столе, присыпанную штукатурной пылью, циркулярку. – Фефёлкина, соседушка милая, всё по-настоящему! – уговаривал её, как маленькую, Толик. – Это уже не сон. Сегодня на нашей улице праздник, Фея. И даже в нашем дворе! Вот так-то… А чего слёзки потекли по нашим конопушкам?..
Мотоцикл
Лицо Хрущёва скомкалось и исчезло, огромный портрет партвождя пузырями лёг на цветочную клумбу с увядающими жёлто-красными циниями.
Телескопическая
Анастасия Егоровна покачала головой, удивляясь переменам в парке, да и в стране вообще. Но надо было спешить – обеденная прогулка заканчивалась (доктор посоветовал гулять – сердце), и вот-вот должен был гулко запуститься общий вал, приводящий в движение два десятка швейных машин в пошивочном цехе фабрики.
Косолапо, вперевалочку шагая по дорожке парка, усеянном жёлтыми лапами осенних кленовых листьев, Анастасия Егоровна улыбалась, о внуке думала. Вытащила из кармана синего плаща мятую картонку с надписью химическим карандашом «Выигрыш», любовно оглядела: повезло в цеховой лотерее, выиграла. Хотя, какая же, скажите, это лотерея – все равно платить за выигрыш надо: два «руб» пятьдесят «коп» – отдай. Но где ещё, скажите, купишь такую замечательную игрушку, то ли венгерскую, то ли польскую – заводного мотоциклиста. Мотоцикл красный, лакированный, с широкими колёсиками. На заднее сиденье, за румяным мотоциклистом в белом шлеме, можно куколку какую или плюшевого мишку усадить. Не жалко эти двух пятьдесят, – размышляла Анастасия Егоровна.
Вот уж Ирка с Витькой удивятся, когда вернутся со студентами с «картошки» – мол, откуда, мама, такая редкая игрушка, в магазинах-то все больше пупсы из пластмассы, а тут такая механика-техника. Откуда?
– А трофейная, – пошутит Анастасия Егоровна и покажет коробочку, – вишь, не по-русски написано.
Анастасия Егоровна окинула взглядом жёлтый осенний парк – и, выйдя за его ворота-арку, заспешила на фабрику.
На тёмно-зелёной стене коридора, ведущего из раздевалки в пошивочный цех, висело рукописное объявление на листке из школьной тетради: «Детский подарок мотоциклист заводной только перевыполнившим норму розыгрыш». Про запятые забыли, – впрочем, малограмотная Анастасия Егоровна этого не отметила. Любящая порядок, она сняла объявление – розыгрыш прошёл, победители определились. И она среди них. Сегодня после смены их, счастливцев, будут «отоваривать».
– Тась, а Тась! – потянула её за рукав Антонина, соседка по длинному рабочему столу, за которым сидели швеи.
– Тася, – округлив глаза, торопливо рассказывала Антонина, сидя боком на стуле, – слыхала, Тася, как спаймали… этова… ну, шпиёна! На Буденовской, рядом с хлебным!
– Да что ты говоришь! – удивилась новости Анастасия Егоровна. – Какого ещё шпиона?
– Американского, конечно… или который от Гитлера остался… точно не знаю! – ответила Антонина с придыханием, радостная, что произвела впечатление. – Слышь, Тася, шпиён-то, гадина, всю обстановку из дома вынес: и радио, и шкаф, сервиз и этот… аккордиён… ещё велосипед детский укатил, фашист такой!
– Сама ты «шпиёнка», – отмахнулась Анастасия Егоровна от глуповатой подружки, – сама трындишь абы что – как твой аккордиён…
Вал загудел.
Под этот гул-подвывание, под стрёкот швейной машинки и шуршание кроя «спецух» Анастасия Егоровна думала о том, как вечером вручит она игрушку внуку. Вот она заходит во двор двухэтажного дома. Во дворе – жухлые ирисы-петушки и отжившие свой короткий век осенние листья. В песочнице ковыряется пятилетний Лёнечка. Бежит внучек к ней:
– Бабулька!