Еще одна сказка барда Бидля
Шрифт:
Мы внизу, стражники отделяют нас от радостно возбужденных людей, тоже просящих передать их просьбы богу дождя. О, если бы я был богом дождя, я бы передавил их всех, додумавшихся до этого кровавого ада, я бы с наслаждение залил их деревни и города таким дождем, чтоб над водой не торчала даже крыша этой мерзкой пирамиды. Сейчас я скажу ему об этом.
А эти безумные люди, словно дети, в своих цветочных гирляндах, они поют, пританцовывают, сопровождая нас к колодцу, которого я уже жду, как избавления. Я даже готов в нем утонуть, только бы забыть пережитый только что кошмар. Как мы вообще сможем жить дальше с такими воспоминаниями?
Путь кажется мне бесконечным - мимо храма, где мы провели полдня, по утопающей в зелени освещенной факелами тропинке, мимо огромного здания с похожим на пол яйца куполом, напоминающим обсерваторию. Но, наконец, перед нами колодец - черная вода, вся в отсветах
И я резко устремляюсь вниз, потому что если она здесь, то место ее на дне, среди прочих приношений. Я гребу рывками, все глубже уходя на дно, вода мутная, к тому же, свет факелов остался наверху, и здесь совершенно темно. Выхватываю палочку из волос - Люмос. И вижу только муть, взвесь, поднимающуюся навстречу мне со дна. Но я уже почувствовал разгорающееся в шраме тепло. Дальше, вперед, я компас, я тащу нашу команду вниз, они сами следуют за мной, так как, потеряй они меня в этой темной воде, нам не найтись. Глубже, глубже, я чувствую, как нарастает давление на мое тело, на уши, но не могу остановиться - теперь будто бы тяжелый груз увлекает меня вниз, в самое средоточие тьмы. Я достигаю дна - очень горячо - равнодушно разгребаю кости - кости животных, людей, блюда, украшения. Вот-вот, еще чуть-чуть, все, что-то обжигает мои пальцы, я вцепляюся в тонкую ручку мертвой хваткой и подношу маленькую чашу к свету моей палочки. Она вся заросла тиной и грязью, я тру округлый бок - да, это она, вот изогнул хвост в прыжке изящный барсучок Хельги Хаффлпаф. Мы у цели, крестраж жжет мои пальцы даже в воде. Я поднимаю голову вверх - в нескольких метрах надо мной Рон крепко держит Гермиону, она то ли в обмороке, то ли просто не может двигаться. Один рывок к ним, они сами хватаются за меня, и я одними губами шепчу заклятие обратного перемещения.
Нас немедленно выдергивает из этой отвратительной жижи, мы падаем на холм, уже в куртках и шапках, но с ног до головы покрытые тиной. Мы даже не можем смотреть друг на друга, потому что все троих выворачивает наизнанку прямо здесь, я еле успеваю отбросить чуть в сторону чашу. Пытаюсь лизнуть мокрый снег на холме, но меня опять рвет, и я не знаю, сколько это продолжается.
Когда мне становится несколько лучше, я успеваю только заметить, что мои друзья сидят в снегу, тесно прижимаясь друг к другу, вернее, это Рон прижимает Герми, потому что у нее, похоже, нет сил даже на то, чтобы держаться за него. Она неестественно бледна, из глаз ее льются слезы… Я бросаюсь к Чаше, к тайнику с клыком василиска, нацеливаюсь точно в середину покрытого грязью донышка и наношу удар. «Будь ты проклята», шепчу я, «будь ты проклята навек. И ты, и твой хозяин». Мне кажется, над Чашей сгущается стылая болотная муть, я вновь вижу кости, покрывавшие дно священного колодца, мертвые глаза, неотрывно глядящие на меня.
– Не смотри, не смотри, Гарри, - слышу я позади хриплый голос Рона.
Но клык по-прежнему у меня в руках, и я наношу еще один удар, и еще, и еще, чтобы вся черная жизнь вытекла из чаши. Я убиваю ее за все, что нам только что пришлось пережить, за кровь на ступенях пирамиды, за бледное лицо Гермионы…
– Гарри, - зовет меня Рон, - прекрати сейчас же. Ты ее уже всю истыкал.
И
* * *
Сад теней.
Мы валимся на колени в гостиной, на ковер у камина, грязные, в тине, но нам плевать. Я обвожу комнату затуманенным взглядом. Странно, что я еще совсем недавно мог так безмятежно заснуть тут, глядя на огонь, пожирающий дрова. Странно, что в мире бывает Рождество… При мысли о вине с печеньем и прочих атрибутах того праздника мне вновь становится нехорошо, но в себя меня приводит стон Герми.
– Гермиона, что с тобой?
– испуганно спрашиваем мы с Роном практически одновременно.
Понятно, что ей, наверное, намного хуже, чем нам, но она вряд ли стала бы стонать от болезненных воспоминаний.
– Не знаю, - почти шепчет она, - ногу очень больно. Я, кажется, встать не могу. Я, похоже, зацепилась за помост, когда они нас сталкивали…
Она непроизвольно всхлипывает. Мы осторожно поднимаем ее, поддерживаем с обеих сторон - она не может наступить на ногу - и усаживаем в кресло. С нас течет тина, Герми пытается сделать вид, что все в порядке, но я же вижу, что ей больно. Что нам делать? Мы оба в панике - стоим, смотрим на нее, Рон уже вот плюхнулся у ее ног на колени, пытается развязать ее мокрые кроссовки, но делает только хуже, она даже шипит от боли. Мы ничего не смыслим в исцеляющих заклинаниях, мы вообще ничего, похоже, не умеем! Внутри страшная пустота, мне кажется, я не в силах произнести сейчас и простейшее заклинание.
– Герми, потерпи, мы сейчас придумаем что-нибудь, - глупо пытается успокоить ее Рон, но она только прикрывает глаза, прекрасно зная, сколько от нас обоих может быть толку. Нисколько.
– Ох, - вдруг слышится позади нас, и я вздрагиваю.
Черт, я же совсем забыл про Блейки, а он вот он, стоит у входа в гостиную, пялится на нас своими глазами-бусинами. Может быть, он как-то сможет нам помочь?
– Блейки, ты умеешь накладывать исцеляющие?
Мы хватаемся за эту последнюю надежду, но ей тоже не суждено сбыться - он лишь отрицательно трясет головой. И Снейпа нет… Черт, ну что же это такое! По крайней мере, Блейки соображает лучше, чем мы с Роном, потому что он немедленно разжигает камин, а потом незамедлительно испаряется. Я не знаю, зачем и куда, у меня руки от ужаса ходуном ходят. Но ведь Герми не умрет, даже если нога сломана? А вдруг вода в колодце была отравлена? В голову лезет всякая муть, Рон просто сидит и гладит руки Герми, бессильно лежащие на коленях. Вот если бы что-то случилось с ним или со мной, она бы не сидела, сложа руки, не паниковала. Это мы ни на что не годимся.
И когда за нашими спинами раздается резкий хлопок аппарации, я даже не думаю о том, что от вторжения в дом может исходить какая-то опасность, я жду только избавления. Слава Мерлину, Снейп! Он резко отталкивает нас с Роном от Герми, наклоняется к ней и только теперь резко спрашивает:
– Что случилось?
А я смотрю на него, как ненормальный, понимаю, что с ним что-то не так, но не могу сказать ни слова. Он как-то странно выглядит - растрепанные волосы, взгляд какой-то дикий, а главное, на нем мантия Упивающегося. И до меня доходит, откуда он только что пришел! И Герми тоже смотрит на него с ужасом, ее глаза медленно расширяются, она переводит взгляд на его правую руку, лежащую на ее коленке. И видит то же самое, что видим мы с Роном - на безупречно белом манжете его рубашки маленькое красное пятнышко. Для Гермионы это на сегодня последняя капля - она без единого звука закатывает глаза и просто теряет сознание.
– Черт, - говорит Снейп и резко поднимается.
Он тоже заметил свою оплошность. И выражение наших глаз он тоже заметил. И прекрасно понимает, что мы знаем, что он пришел к нам прямо от своего Лорда. Но его это вовсе не смущает. Он окидывает нас равнодушным чуть удивленным взглядом и сухо спрашивает:
– В чем дело? Почему Блейки бьется в истерике, вызывая меня сюда? И вы заметили, в каком вы виде?
Это он про тину, стекающую по нашим волосам и одежде? На себя бы посмотрел. Мы молчим, как заколдованные, не в силах отвести взгляд от его правой руки, где мы только что видели маленькое пятнышко крови на манжете. Мерлин, у меня такое чувство, что и мы оба сейчас рухнем без сознания. Не от мыслей о Волдеморте или о том, что Снейп предал нас, а просто оттого, что это крохотное пятнышко напоминает нам о другой крови, буквально час назад лившейся потоками у нас на глазах. Я с трудом подавляю тошноту и продолжаю молчать. Но у Рона есть еще задачи в этом мире, поэтому он все же пытается объяснить что-то Снейпу: