Еще одна сказка барда Бидля
Шрифт:
– Велите гаденышу заткнуться, мой Лорд, - умоляет его Белла, но Темный Лорд, ласково улыбаясь, поворачивается к ней.
– Не стоит, Белла. Ему недолго осталось.
Тем временем декорация несколько меняется, и на передний план выдвигается Снейп. Конечно, у него же моя палочка, и она теперь тоже принадлежит Темному Лорду. Вид Снейпа, стоящего сейчас на одном колене перед Хозяином, нисколько меня не трогает и не возмущает. Жизнь уже некоторое время протекает, как поток, мимо меня. Поэтому я не слышу, что они говорят, вижу только, что моя палочка почему-то остается у Снейпа. А Лорд, все с той же почти что нежной улыбкой поворачивается
– Сектусемпра!
– а потом, когда кровь уже льется из десятка ран на моем теле, - Круцио!
Но мне не больно. Не больно, хотя я вижу, как грудь и живот прорезают рваные раны, а тело бьется в судорогах под властью второго заклятия. Хотя, наверное, все-таки больно, просто это с некоторых пор потеряло для меня всякое значение. Или потому, что больно мне вовсе не от этих бессмысленных заклятий. И я нахожу взглядом Северуса Снейпа, стоящего сейчас в нескольких шагах от моего стремительно приходящего в негодность тела, и смотрю ему в глаза. Я хочу, чтобы он видел, как я умираю. Это мое последнее желание. Но он делает нечто непостижимое. Совсем неуловимо, незаметно для остальных, но так, что это отчетливо вижу я, он, будто ему соринка в глаз попала, проводит пальцами вдоль нижнего века сначала волнистую линию, а потом ровную черту. И я понимаю, что он хочет сказать мне. Что змея убита. Так может сделать только он с его понятием о долге и милосердии. Я могу сдохнуть со спокойной совестью, ибо моя миссия по уничтожению крестражей выполнена полностью. Теперь агенту остается перейти к самоликвидации.
– Поднимите его!
– слышу я приказ Темного Лорда.
– Верни ему палочку, Северус! Пусть умрет, как подобает волшебнику!
Я не знаю, кто меня поднимает, я вижу только палочку, которую я принимаю из бледной холеной руки Снейпа. Я поднимаю голову, и зрелище вновь меня завораживает. Как в вестернах. Когда все замерли вокруг, а двое стоят посреди улицы, держа руки на пистолетах, выжидая, кто первым даст маху. И молчание все длится и длится, и ожидание становится нестерпимым. Ну и хороший герой обычно успевает выстрелить первым, хотя у него нет шансов. Клинт Иствуд должен опередить Ли Ванклифа. Но сегодня не тот день. Сегодня умирают добрые герои, а злые остаются живыми.
Я стою перед Лордом, пошатываясь, моя одежда намокла от крови, но я опять улыбаюсь.
– Сегодня счастливый день, Мой Лорд!
– говорю я не двигающимися губами. И он отвечает мне: - Авада Кедавра, - торопясь сделать первый выстрел.
А Клинт Иствуд сегодня по сценарию должен не успеть, поэтому я чуть медлю, и только когда он проговаривает половину заклятия, я произношу свое. И вижу, как ко мне мчится зеленая вспышка, и как она ударяет мне в солнечное сплетение. Но мне уже все равно. Я, наконец, умираю.
* * *
Vanilla Coconut.
Я падал в мягкий мох Запретного леса, но я не ощущаю падения. Вместо этого я стою на до боли знакомом проселке - ни деревца, ни кустов, только красноватая каменистая земля вокруг и узенькая размытая дождями тропинка, уводящая за горизонт. И все та же полутьма, которая всегда царит здесь. Если я обернусь, то прямо за моей спиной должен быть дом Снейпа, но когда я поворачиваю голову, его нет. Зато прямо, там, где Снейп разговаривал с девушкой на мотоцикле, сейчас стоит уродливая маггловская забегаловка с неоновой розовой вывеской Vanilla Coconut - стеклянные двери, стенки из бетона и пластика. Такие мы осенью часто видели на дорогах
Я уныло бреду вперед, я совершенно не представляю, что должен делать после смерти, поэтому просто иду. И совсем не удивляюсь, когда рядом останавливается мотоцикл, и она снимает шлем и говорит мне «Привет». Надо же, совсем девчонка. Очень худенькая, короткие светлые волосы зачесаны набок, очень бледная светлая кожа, почти прозрачная, синеватые круги под глазами, острый носик, глаза ярко накрашены отвратительными голубыми тенями и очень много пирсинга - три гвоздика в левой ноздре, над одной из бровей три колечка, над другой несколько мелких камешков. Она поправляет челку и как-то растерянно мне улыбается. Мне бы надо сказать что-то приличествующее моменту, я ведь знаю, кто она, я это понял еще тогда, увидев ее на дороге со Снейпом. Но вместо этого я говорю:
– А почему в таком виде?
Она смеется, довольно приятно, кстати, смеется, как смеются девчонки ее возраста, гоняющие с парнями на мотоциклах, а потом пропускающие кружечку-другую в пабе. На вид ей лет двадцать, чуть старше меня.
– Ну, на вас не угодишь, - отсмеявшись, отвечает она, и откидывает со лба короткую челку. Волосы у нее чуть влажные, наверное, в шлеме жарко.
– Я весь прошлый год по фьордам на фуре огромным бородатым мужиком болталась - никто не жаловался. А теперь, как к кому не придешь, так сразу - почему в таком виде. Сами бы попробовали миллион лет в саване с косой костями погреметь!
И уже совсем кокетливо: Я тебе не нравлюсь?
– Что вы, - торопливо отвечаю я, - очень нравитесь. Вы прикольная!
Не знаю, впечатлил бы меня в образе Смерти бородатый мужик на фуре, хотя, наверное, такой образ более бы соответствовал моменту.
– Поболтаем?
– предлагает она.
– У нас времени не то чтобы вагон, но есть.
– А Вы куда-то торопитесь? Мне вот явно торопиться некуда. Я весь навек в Вашем распоряжении.
– Это ты так думаешь, - фыркает она.
– А у меня, между прочим, график. Да и у тебя тоже. Ты в курсе, что ты возвращаешься?
– Нет, - я в ужасе, - никуда я не возвращаюсь. Я не хочу. Я никуда больше не пойду. Почему опять я?
– Ну-ка пойдем посидим, - и она легко подхватывает меня за локоть и подталкивает к стеклянным дверям забегаловки.
Внутри никого нет, только несколько пластиковых столиков и таких же непритязательных пластиковых кресел, почему-то желтых. Слава Мерлину, ни меню, ни официантов. И почему-то играет музыка - Мерилин поет сладким кокетливым голосом I wonna be loved by you, just you… С ума сойти! Сев за столик, я еще раз совершенно твердо говорю:
– Я никуда не возвращаюсь. Дайте мне, наконец, умереть. Я устал. Я больше ничего не хочу. У меня там никого и ничего нет. Поплачут пару дней и забудут. Я не могу так больше. Почему меня нельзя, наконец, оставить в покое?
– Понимаешь, я бы и рада, - весело говорит она (еще бы она была не рада!), - но я заключила довольно выгодную сделку и не намерена упускать своего. Так что ты туда, а мне три маленькие безделки, которые я сама по глупости пару столетий назад выпустила из рук. Усек?