Еще одна жизнь
Шрифт:
"Ага, забыла, в каком году ты живешь? После двенадцати передачи бывают только в Новый год".
Выключила телевизор, взяла газету.
"Совсем очумела! Что ты тут собралась читать? Вести с полей, фабрик и заводов? Муть..."
Подошла к книжному шкафу.
"А разве ты сможешь понять, что прочла?"
Подошла к двери: не хлопнула ли дверь подъезда, не слышно ли шагов на лестнице...
"А-а! Остается одно: взять сигарету и закурить".
Она прошла на лоджию, балконную дверь не закрыла: а вдруг не услышит звонок, - выглянула из окна. Вокруг стояла непроглядная тьма: небо заволокло тучами, звезд нет, фонарей нет, окна почти все темные.
"Почему не ставят фонари
Она докурила одну сигарету, взяла вторую.
"Что я делаю, от меня же будет нести, как от мужика".
Но все же она выкурила и вторую сигарету, почистила зубы, сменила блузку, подушилась...
А его все не было...
Напряжение нарастало. Заболела голова. Она знала, что не успокоится, не ляжет спать, а будет ходить по квартире, как лев в клетке, и ждать, ждать, ждать до утра, весь день, и еще ночь,... пока он не придет. И только, когда головная боль стала совсем невыносимой, а рука опять потянулась к сигаретам, раздался осторожный звонок. Она молнией метнулась к двери...
Пока ребята спускались по лестнице, Ирина, не переставая, что-то бубнила себе под нос. Но, когда уже вышли из подъезда, Татьяна не выдержала и сказала ей раздраженно:
– Ну хватит, Ира! Что ты все, как маленький невоспитанный ребенок! Пора уже научиться вести себя, как следует!
– А как следует?
– взорвалась Ира.
– Как твоя новая подружка? Старая уже стала плохая? Вот увидишь - она еще себя покажет, она еще тебе устроит...
– Замолчи!
– не выдержал Саша.
– Все, все. Разбежались по домам, - вмешался и Андрей.
– Пока, Санек.
Он быстро зашагал вперед, увлекая за собой Татьяну, а Александр потащил свою упирающуюся спутницу в другую сторону. Андрей с Татьяной молча дошли до ее дома, молча же поднялись на четвертый этаж, у дверей квартиры остановились.
– А все же вечер был замечательный, не правда ли?
– сказал Андрей, глядя Татьяне прямо в глаза.
– Ага, - кисло отозвалась она и отвела взгляд.
– Не расстраивайся, думай только о хорошем, и все будет хорошо, - он слегка приобнял ее за плечи и поцеловал в щечку.
– Спокойной ночи, сестренка.
– Спокойной ночи, "братик", - с усмешкой ответила Таня.
"Значит все-таки только "сестренка", - подумала она и вздохнула: - "Может Лене повезет больше?"
Выйдя из подъезда, Андрей остановился.
"Бежать, бежать скорее к ней, к моей королеве! Но надо зайти домой, успокоить мать, если она еще не спит".
Благо, его дом находился напротив. Узнать, спит или нет его мать, по окнам было невозможно: на окнах были очень плотные шторы. Андрей поднялся на второй этаж, осторожно открыл ключом дверь. В квартире стояла тишина и темнота, только в прихожей горел тусклый ночник, который мать оставляла специально для него, Андрея, чтоб он, придя поздно, не наткнулся на что-либо в темноте. Он разулся, на цыпочках прошел в гостиную, осторожно заглянул в спальню: света не было, значит, мать спала. На кухне он включил свет: на столе под салфеткой стоял оставленный матерью ужин. Старясь не шуметь, переложил продукты в холодильник, посуду убрал в мойку, сделал все так, будто он поужинал. Затем вернулся в прихожую, выключил ночник и тихо вышел.
Вниз с лестницы, на улицу, затем всю дорогу он летел, как на крыльях. Но у самого дома
Тимур тоже его узнал...
Уйдя от Елены "не солоно хлебавши", он сдержал слово. Он не ушел, сел на дальнюю скамейку во дворе и решил ждать. Он курил, думал и постепенно трезвел.
"Хорошо, что дождь закончился, и ветра нет, иначе продрог бы до костей. Но я все равно дождусь, когда этот бугай уйдет, и поговорю с ней начистоту".
Весь месяц он не находил себе места. Сказать, что раньше, он часто вспоминал ее? Так нет. Но эта умная и гордая девчонка давно сидела занозой у него где-то в очень дальнем уголке сердца. Эта заноза не мешала ему жить, как хочется. Но иногда саднила, напоминала о себе, хоть и редко.
Он всегда отчетливо помнил, как она появилась в его классе: худенькая, высокая, с пшеничными густыми волосами, с бархатными карими глазами без следа какой-либо косметики, хотя многие девчонки в классе уже подкрашивались, и с шикарными ногами - длинными, стройными, загорелыми. Он сразу неприминул ей это сказать. Она покраснела и, ничего не ответив, бросила на него презрительный испепеляющий взгляд, ее карие глаза почернели. "Ведьма" - подумал тогда Тимур, но с тех пор точеные ножки и бархатные глазки прочно засели в его сердце.
Девчонка оказалась умной, с недюжинным интеллектом и тонким чувством юмора. Она быстро заслужила уважение, как учителей, так и учеников. Он не знает, как девчонки, но пацаны ее уважали. Было в ней что-то этакое! Вроде, "своя в доску": и списать могла дать, и подсказать на уроке, и анекдот новенький из России рассказать, а, если попросят, никому не отказывала объяснить задачку или теорему какую-нибудь, будет терпеливо повторять даже самому тупому, пока тот не поймет. Но, не дай бог, пошлое слово, скабрезная шуточка или жест непотребный - глаза сразу потемнеют, ноздри раздуются, того и гляди, разорвет. Но этого не требовалось, одного взгляда было достаточно, чтоб обидчик ретировался. Пацаны считали, что к ней не подкатишься, настолько она казалась неприступной. Потому, когда в десятом классе он нашел в своем портфеле письмо от нее, он был поражен.
Девчонки в классе его не любили, пацаны боялись, у него была слава прогульщика и хулигана. Хотя, если бы он захотел, он мог бы учиться даже без троек. Но он не хотел. Его родители жили в небольшом районном городишке, но отправили его в областной центр учиться в лучшую русскую школу и жить у тетки, которой он совершенно был не нужен. Она его кормила и одевала на присылаемые родителями деньги, и все. Во всем остальном он был предоставлен сам себе. Порой, они даже не разговаривали неделями - не о чем! Сначала ему такая свобода нравилась, а потом надоела. Не смотря на то, что он курил с третьего класса, как только приехал в Самарканд, к водке не пристрастился, но пиво любил, анашу терпеть не мог. Зато очень любил читать. У тетки была огромная библиотека, которую она собирала для "престижа", не раскрыв ни одну книгу. Но Тимур читал запоями: сначала Майн Рид, Марк Твен и Джек Лондон, затем Виктор Гюго, Вальтер Скотт, Диккенс, Драйзер, за ними Стендаль, Ги де Мопассан, Золя, Бальзак, читал и Шекспира, и Гете. Уличные дружки ему были неинтересны и мелки, одноклассники - заносчивые и трусливые, учителя - тупые и придирчивые. Он был волк-одиночка. Скатиться вниз не давало самолюбие, а как все учиться, суетиться, не хотел. Он не хотел быть, как все! Нет, конечно, он не ходил угрюмым, не шарахался от всех, он спокойно общался с одноклассниками, заносчиво и грубо - с учителями, и никого не пускал в душу.