Еще шла война
Шрифт:
Королев слушал, не перебивая. Душевная боль и озабоченность, с которой говорил секретарь горкома, передались и ему. Туманов не проявлял сердоболия, жалости к людям, жизнь которых сложилась столь сурово и трагично, ему просто по-человечески было неспокойно за них.
Коммунисты собрались в кабинете начальника шахты. Когда вошла Арина Федоровна, Туманов, обрадованный, быстро поднялся и, на ходу протягивая руку, пошел ей навстречу.
— Слыхал, мать, что приехала, была в городе, а ко мне не зашла, — с легкой обидой говорил он.
— Неправда, заходила. Да разве тебя застанешь, — не оправдываясь,
— Можно начинать, товарищ секретарь горкома. Все коммунисты налицо. Ждать больше некого, — с тоскливой улыбкой сказал Шугай и вышел из-за стола, уступая место Туманову. Но секретарь не сел за стол, стал сбоку, как бы подчеркивая, что здесь он всего-навсего представитель горкома.
— Я думаю, товарищи, есть кого ждать, — он без тени упрека взглянул на начальника шахты, желая лишь обратить внимание на только что сказанное им. — Сегодня нас собралось немного, но вы знаете, что это далеко не все коммунисты «Коммунара». Осталось не долго ждать, когда их будет вдвое, вдесятеро больше… — Он обвел внимательным взглядом присутствующих, словно еще раз знакомясь и запоминая каждого в отдельности. — Есть предложение начать партийное собрание, — сказал. — Нет возражений, товарищи? Нет. Кого предлагаете избрать в президиум?..
Медленно опускались серые осенние сумерки, окрашенные снизу густо пламенеющим закатом. Прежде в это время в разных концах города, в далеких и близких от него рабочих поселках один за другим вспыхивали электрические огни, сейчас же вокруг ни единого огонька. Туманов вспомнил совещание у первого секретаря обкома. Слушали вопрос о восстановлении Зуевской электростанции. Докладывал уже пожилой, высокий, в полувоенном костюме человек. Всем было известно, как он с небольшой группой инженеров пробирался в Донбасс, ни на шаг не отставал от передовых частей фронта. В полевой сумке у него хранился мандат, гласивший, что он, инженер Юрьев, является уполномоченным по снабжению электроэнергией освобожденных районов Донецкого бассейна. Юрьев подошел к батарее, стоявшей на берегу реки Крынки, спросил у командира:
— В чьих руках Зугрэс?
— Условно наш, — сказал молодой офицер.
Как человек гражданский, Юрьев не придал значения слову «условно». Для него главное было «наш». Зугрэс наш! И пошел на электростанцию. Но, как вскоре убедился, Зугрэс в этот день не был еще полностью наш. Заметив за уцелевшими стенами немецкие танки, Юрьев вернулся к артиллеристам и всю ночь провел на линии огня. Со стороны электростанции один за другим доносились взрывы. Утром, когда Зугрэс полностью был очищен от немцев, инженер вместе со своими коллегами пришел на станцию. Плотина была взорвана, котельное хозяйство, генераторы лежали в развалинах. В течение дня под огнем вражеской артиллерии саперы обезвредили десятки тонн взрывчатки.
Юрьев
Докладывая совещанию, инженер время от времени перевертывал листы, пухлой стопкой лежащие перед ним. Казалось, не будь их, ему понадобилось что-нибудь другое, только бы чуткие нервные пальцы его не оставались без дела.
Когда Юрьев закончил доклад, секретарь обкома сказал с довольной улыбкой:
— Оказывается, и на таком «ватмане» можно излагать мысли по-инженерному точно.
Лишь теперь все обратили внимание, что докладная инженера была написана на грубой оберточной бумаге. Юрьев смутился:
— Извините, конечно, — сказал он, — но другой не нашлось.
Присутствующие переглянулись, улыбаясь. А инженер серьезно продолжал:
— Верите, даже ученических тетрадей не мог достать, пришлось воспользоваться мешками для цемента.
Совещание длилось несколько часов. Казалось, все обсудили, учли все имеющиеся возможности, и все же выходило, что раньше чем через полгода Зугрэс электроэнергии не даст. Слишком большой вред был причинен ей.
…Подъезжая к городу, Туманов заметил, как в разных его местах вспыхнули редкие огни. То дала первый свой ток электропередвижка. Обрадованный, переключил «виллис» на полную скорость.
Когда подъехали к горкому, в комнате помощника горел свет. Открыл дверь и, ослепленный электрической лампочкой, жмурясь, воскликнул:
— Да здравствует свет, Семен Васильевич!
— На час, не больше, включили, товарищ гвардии комиссар.
Сергеев по привычке продолжал называть Туманова гвардии комиссаром.
— Час, и то хорошо.
И направился в свой кабинет, оставляя дверь открытой. Сергеев пошел вслед за ним.
Сергеев долгое время был адъютантом у комиссара Туманова. Бывший студент-третьекурсник Киевского университета, он в первые же дни войны пошел добровольно на фронт. В полк попал из госпиталя в составе маршевой роты. Туманову сразу приглянулся веселоглазый молодой парень со шрамом на щеке. В то время он подбирал себе ординарца (прежний был тяжело ранен), и Петр Степанович остановился на рядовом Сергееве. Новый ординарец везде и всюду следовал за своим комиссаром, как тень. На подступах к Миусу Сергеев был ранен в руку, но в госпиталь не пошел. Рана зажила, а пальцы левой руки остались навсегда скрюченными. Он мог разгибать их только с помощью другой руки. Как на фронте, так и сейчас, в гражданке, Сергеев не отделял своей жизни и работы от жизни и работы Туманова, считал, что все, что они делают, они делают вместе — комиссар и Сергеев.
Туманов устало опустился на диван, принялся стягивать сапоги.
— Рассказывай-ка, Семен Васильевич, что нового на нашем фронте, — как всегда, возвращаясь из поездки по району, поинтересовался секретарь.
— Пока без особых перемен, товарищ гвардии комиссар, — ответил тот. — Звонил редактор, спрашивал, нет ли чего-нибудь нового о докторе Берестове. Я сказал, что никакими дополнительными данными мы не располагаем.
— А ему известно что-нибудь новое? — быстро спросил Туманов, делая ударение на последнем слове.