Еще шла война

Чебалин Петр Львович

Пушкарева первая прыгнула в укрытие. Ломова осталась очищать вагонетку от примерзшего глея. Круглова осторожно заговорила с терриконщицей о ее напарнице. Агата, сидя на корточках, долго не отвечала — хмурая, задумчивая.

— Чудная вы, Татьяна Григорьевна, — наконец заговорила она, открывая лицо, — «отчего» да «почему»?.. А я на этой верхотуре разве от сладкой жизни очутилась? — Она скосила на нее вдруг вспыхнувшие глаза. — От обиды сбежала, чтоб меньше укоров слышать. Хоть мой Никита и пропал без вести, а сплетня про меня живет. Прежде там, на земле, детки меня держали, не могла я далеко отлучиться от них. А теперь, когда они устроены, я за них спокойна. — Она взглянула на Ломову, орудовавшую лопатой у вагонетки, и уже вполголоса продолжала: —

А Тонька, если вам так любопытно знать правду, напросилась у Шугая работать на терриконе от неудачной любви. Коварный оказался ее гад!.. — выругала она кого-то и предупредила: — Только при ней ни слова о нем, иначе можете беды наделать. — Ухмыльнулась и добавила: — Тонька думает, что про ее секрет никто не знает. Вот какая она чудачка…

Татьяна съехала с террикона на очередной порожней вагонетке, так ничего толком и не узнав о Тоне Ломовой.

Круглова сидела в парткоме и рассказывала Королеву о терриконщицах. Печь погасла, хотя возле нее лежали коротко порубанные толстые полешки и стояло ведро с углем. Королев слушал, не поднимая глаз. Когда Татьяна умолкла, спросил, заинтересованно разглядывая ее:

— Вижу, вы готовы обвинить во всем меня одного?

— Не во всем и не одного вас.

— Чтоб вы знали, — продолжал он, — в моем подчинении никогда не было женщин. Это вполне серьезно, Татьяна Григорьевна. До войны, когда я работал врубмашинистом и заодно был партгрупоргом, у нас на участке женщины не работали. Правда, в шахте они гоняли электровозы, сидели за лебедками, но я к ним никакого отношения не имел. На фронте в моем подчинении женщин тоже не было, а тут вдруг, как говорится, сразу угодил в бабье царство.

Круглова улыбнулась, словно говоря: «Ну, ну, продолжайте, это, наверно, интересно».

— Все это для меня ново, хотя, признаюсь, интересно, — казалось, угадал он ее мысль. — Мне много известно о наших женщинах, знаю, как кто живет, у кого сколько детей; известно и то, почему Антонина Ломова спряталась в загазированной выработке и что Пушкарева пьет.

Круглова удивленно посмотрела на него, но промолчала. Помолчал и Королев, словно предоставляя ей время обдумать сказанное им. Потом продолжал:

— Я выследил нашу поселковую самогонщицу, и ее арестовали, но Аграфена продолжает свое. Скажу больше — спаивает других. Так что же с ней делать, тоже арестовать?

— Это, конечно, не мера… — рассеянно улыбнулась Татьяна.

— А какую бы меру вы придумали для нее?

— При чем тут я, товарищ парторг, — вспыхнула она, — я пришла к вам рассказать о терриконщицах, как им приходится трудно, а вы…

— То, о чем вы рассказали, мне давно известно, — сдержанно перебил ее Королев, — парткому, извините, нужны не осведомители, а помощники.

Лицо Кругловой в мгновенье покрылось бледностью, губы сжались. Она уже готова была подняться и уйти, но Королев жестом остановил ее.

— Не торопитесь, Татьяна Григорьевна, домой пойдем вместе, — миролюбиво улыбнулся он. И продолжал: — Вас покоробило слово «осведомитель». Признаюсь, и мне оно не нравится. Слово это может быть подходящим для определенных органов, когда, скажем, не хватает данных, чтобы принять решительные меры. Нам же такого права партия не дала. Наш святой долг поставить человека на правильный путь и следить, чтобы он не сбился с него. — Увидев на ее губах сдержанную улыбку, вскользь заметил: — Что, слишком поучительно?

— Пожалуй, да, — призналась она.

— Пусть даже так. Но как бы это внешне не выглядело, а ведь правильно, черт возьми! — с чувством сказал он и повторил: — Правильно! Наша с вами прямая обязанность выводить людей с путаных кривых тропок на прямую дорогу. Вот выводите Пушкареву на верный путь, и вы сделаете великое дело.

— Я, как вам известно, беспартийная, это одно, а во-вторых, почему именно я должна выводить Пушкареву?..

— Да потому, — настойчиво перебил ее Королев, — что вы женщина, к тому же руководитель, пользуетесь уважением. К женскому сердцу у

вас дорога самая близкая. Будь на месте Пушкаревой парень, я бы знал, как к нему подойти. А что иногда получается у меня? Возьмем, к примеру, ту же Ломову. Когда с ней случилась беда, я догадался, что она сознательно решилась на самоубийство, но какая тому причина — толком не знал. Когда ее отходили, она снова, как вы знаете, пошла работать сцепщицей, но уже не было прежней, старательной, жизнерадостной Тони. Я несколько раз пытался поговорить с ней, даже подослал к ней нашего комсомольского секретаря — молчит, как в рот воды набрала. А вижу, все равно она не жилец в шахте. Так и случилось. Пришла как-то ко мне и говорит: помогите перейти на другую работу. А почему, говорю, не к начальнику шахты пришла с этим вопросом? Ходила, отвечает, только Шугай и слушать не захотел, лается, нарушительницей техники безопасности обозвал. Я пообещал ей помочь и стал осторожно расспрашивать в чем дело, что происходит в ее душе. Замкнулась — и ни в какую. Я все же уломал Шугая, и он послал ее работать терриконщицей. Потом только узнал от «осведомителей», — подчеркнуто выговорил он, — что у Ломовой несчастная любовь, да было уже поздно. Мы с Шугаем, сами того не подозревая, отдали девушку в руки Аграфены Пушкаревой. А поговори, скажем, вы с ней, убежден, что Тоня открылась бы вам, как женщине, как матери, как старшему товарищу, и жизненная стежка у нее, возможно, не оказалась бы такой запутанной…

Говоря, Королев испытующе всматривался в ее лицо. Эта его привычка всматриваться в собеседника всегда смущала Круглову. Она не выдержала, сделала вид, будто не придает значения его словам, по-домашнему просто сказала:

— Плита не горит, а сами сидите в ватнике, в шапке.

Поднялась, открыла дверцу в печке, спросила, не оборачиваясь:

— Спички есть?

— Не надо растапливать, Татьяна Григорьевна, все равно пора домой.

III

Арина Федоровна против обыкновения молча встретила своих, как она называла всех в доме. Поставила на стол тарелки с супом и села в сторонке, непривычно тихая и сосредоточенная. Сергей знал, да и Татьяна уже привыкла к тому, что, если мать замкнулась, молчит, лучше уж и самим молчать. Придет время, скажет, что у нее накопилось на сердце.

Утром Сергей поднялся раньше всех. Мать, чтобы никто не слышал, спросила:

— Ты куда пойдешь, в партком или на шахту?

Сергей слегка повел плечами: он еще не решил, куда ему идти.

— Иди в партком, — настойчиво посоветовала она, — управлюсь, подойду. Поговорить надо.

Окна в парткоме обледенели. Королев стал растапливать плиту. Засыпав углем охваченные пламенем полешницы, взялся за веник. Сергей всегда сам убирал кабинет. По обыкновению, делал это вечером, перед тем как идти домой. Вчера установленный им порядок нарушила неожиданным своим посещением Круглова: не станешь же мести пол при ней. Торопился навести порядок еще и потому, что с минуты на минуту должна прийти мать.

Королев невольно уловил себя на том, что он, как и в детстве, испытывал чувство сыновней робости и какой-то постоянно живущей в нем вины перед ней. О чем она решила с ним поговорить? Судя по тому, как вчера промолчала весь вечер, догадывался, что разговор предстоит серьезный.

В коридоре кто-то зашаркал веником, обметая ноги. В комнату проворно, чтоб не напустить холоду, вошла Арина Федоровна.

— Да у тебя совсем как в баньке, — довольная, сказала она, быстрым взглядом окинув комнату.

— А чего б и не так, мама, уголек государственный, даровой, — сказал Сергей. Мать поняла, что сын шутит насчет дарового угля, промолчала. Заглянула в плиту, кинула туда лопату угля, ткнула кочергой в поддувало и нахмурилась.

Она не раз бывала в парткоме на разных совещаниях и всегда внимательно рассматривала комнату так, будто попала сюда впервые. Мать некоторое время ходила по комнате своим легким неслышным шагом и ни о чем серьезном не говорила, будто мимоходом забежала, чтобы отогреться и сейчас же уйти.