Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'

Клюкина Ольга Петровна

Аман бодро вошел в спальные покои царя, но тут его мысли мгновенно смутились. Что-то сегодня было не то, совсем не так.

Артаксеркс Великий полулежал, вытянув длинные ноги, на неприбранном ложе, и на столе возле него не было ни утренних блюд, ни вина, ни игральных костей, а лишь раскрытая, толстая книга, и ещё какие-то свернутые свитки, по всей видимости, письма.

Властным жестом царь указал Аману на скамью напротив себя, а тогда везирь сел, Артаксеркс зачем-то принялся молча и задумчиво, нахмурив брови, изучать его лицо.

Все это было настолько странно и непривычно, что в первый момент Аману сделалось не по себе.

Но он быстро взял себя в руки, вспомнив, что Артаксеркс Лонгиман нередко и прежде поддавался своим настроениям, и впечатлялся такими вещами, которые не стоят и корки от тыквы. В такие моменты нужно просто осторожно распознать, что на этот раз засело в голове у царя, пусть с неохотой, но заставить его высказаться, и затем незаметно направить мысли владыки в правильную, нужную сторону.

Аман Вугеянин мгновенно передумал начинать разговор с громких похвал царице Эсфирь, которая на самом деле ему никогда особенно и не нравилась из-за своего гордого и неприступного для женщины вида. Кто знает, может быть, Артаксеркс ночью успел поссориться с царицей, и теперь гневался на нее? Или царю чересчур запала в сердце какая-нибудь не слишком удачная шутка во время вчерашнего пиршества - он всегда такой непредсказуемый и впечатлительный! Сколько лет уже приходилось подлаживаться к сложному, противоречивому характеру Артаксеркса - разве это так просто и легко? И неужели за все время везирь не заслужил для себя маленькой награды - головы Мардохея Иудеянина?

Аман неловко заерзал на скамье: обычно при его появлении царь сразу же приказывал принести вино, после чего разговор незаметно складывался сам собой. Но сегодня Артаксерк выглядел каким-то слишком загадочным, далеким от мира, и чем больше Аман вглядывался в его прищуренные, недобрые глаза, тем меньше мог угадать помыслы владыки.

"Уж не болен ли он сегодня?
– подумал Аман, замечая во взгляде Артаксеркса какое-то незнакомое, безумное выражние.
– Нужно было все же подождать до вечернего пира, и там высказать свою просьбу, но теперь все равно поздно уходить..."

Конечно, сейчас для приличия Аману требовалось хоть что-то сказать, хотя бы объяснить, зачем, за каким делом он с самого утра явился во дворец, но везирь почему-то не мог выдавить из себя ни слова. Впрочем, Артаксеркс ни о чем его и не спрашивал, а странно усмехался, и, не моргая, молча рассматривал красными после бессонной ночи глазами.

– Скажи, что лучше всего сделать человеку, которого царь хочет отличить своими почестями?
– наконец, спросил Артаксеркс, и у Амана сразу же отлегло от сердца.

Только теперь Аман догадался, что царь так пристально его разглядывал, потому что как раз про него раздумывал сегодня всю ночь, и сам понял, что следует гораздо щедрее платить за дружбу и мудрые советы.

А ведь и то верно, есть на свете кое-что, лучше всякого золота и серебра - великая слава и почет среди людей, этим богатством везирь явно был обделен. Почему-то слава всегда доставалась лишь царям и великим полковдцам, но, никогда их главным советникам и наставникам.

– Тому человеку, которого царь хочет отличить, я приказал бы принести одеяние царское, в которое одевается царь, - сказал Аман, незаметно косясь на рукав своего платья - тоже дорогого, но которое все же не спутать с царским.

Может, потому и не желала кляняться царскому везирю всякая ветошь, наподобие Мардохея, что их глаза не могли увидеть на одеянии

Амана таких же крупных жемчужин и рубинов, которыми блистала одежда царя?

– Только лишь царское платье? Так мало?
– как будто бы удивился царь.

– Еще я бы приказал также привести тому человеку самого лучшего коня из царской конюшни, и то самое седло, на каком ездит царь. И чтобы все придворные увидели, что этот человек сжимает бока не простого, а царского скакуна.

– Так мало?
– снова спросил Артаксеркс, странно усмехнувшись.

– ...И пусть... пусть тому человеку возложат царский венец на голову, проговорил Аман, окончательно осмелев.

Это была давняя, самая заветная его мечта - почувствовать на своем челе приятную тяжесть царского венца, чтобы люди смогли увидеть золотое сияние, иходящее от его головы.

– Не слишком ли мало ты сегодня просишь, везирь?
– покачал головой Артаксеркс, как бы с большим сожалением.

"И впрямь - кто увидит на мне здесь, во дворце, царский венец? Всего лишь несколько слуг? Хорошо еще, что во дворец по каким-то своим делам прибыл великий князь Каршена, который потом расскажет остальным князьям о моем возвышении, хотя этого все равно мало..."

– Пусть этому человеку подаст одеяние, царского коня и венец один из князей царских, и чтобы человека того в полном облачении вывели на коне на главную городскую площадь и громко возвестили: "Так делается тому, кого больше всех желает отличить великий царь!"

Аман так увлекся, что даже не заметил, как под конец ткнул себя пальцем в грудь, и потому не понял, отчего Артакеркс вдруг хрипловато рассмялся.

– Хорошо ты сказал, Аман, - проговорил затем царь.
– Сейчас же возьми мое одеяние и коня, как ты сказал, и сам сделай все это Мардохею Иудеянину, одному из стражников, стоящих у царских ворот. Но только смотри, ничего не спутай и не забудь из того, что ты мне сейчас говорил.

Мардохею?!!

2.

...Мардохею Иудеянину?

Мардохей стоял под деревом и любовался узором дубового листа, размышляя о том, почему Господь сотворил такими разными не только всех живущих на земле людей, но также каждую травинку и лист древесный - сделал всех и похожи, и совсем не похожими друг на друга. А когда собирал всех вместе, то получал - дерево, луг, народ.

Мардохей внимательно вгляделся в узор - прожилки дубового листа на просвет наминали крест. Лист был зеленым и отсвечивал на солнце, словно его только что старательно натерли воском. Но вот он, человек по имени Мардохей Иудеянин, зачем-то сорвал листок с дерева своей сильной рукой, и теперь листок раньше времени пожелтеет, засохнет, навсегда смешается с землей.

Сегодня утром, когда Мардохей шел на службу через дворцовую площадь, он обратил внимание на вавилонских строителей, которые старательно сооружали помост для казни, а на нем ставили высокий крест, настолько высокий, что на верхушке уже примостились птицы.

– Для кого древо?
– поинтересовался мимоходом Мардохей.

– А, кто его знает, для какого-то Мардохея Иудеянина, - отмахнулся строитель. И при этом улыбнулся задорной улыбкой, потому что любые работы по дереву доставляли ему немалое наслаждение, а запах древесной коры и свежих стружек и делали счастливым и пьяным без вина.
– Ты, случаем, не знаешь такого? Царский везирь приказал сделать сегодня из этого Мардохея кормушку для воронов.