Эскадрон (сборник рассказов)
Шрифт:
Оловянные солдатики на широком столе, валящиеся в кучу под огнем из хлебных шариков и счастливый смех Генри, старшего из братьев Барри, и улыбающееся лицо отца, и теплые мамины руки, утирающие слезинки с мокрых от обиды щек.
— Погоди, ты еще отплатишь ему его же монетой, — смеется мама, — Барри не из тех, кто позволяют себя безнаказанно побить.
Снег, потемневший от мартовской оттепели и красный шарф Дона Барристона, подмастерья булочника и грозы всех мальчишек Крауторна. Тяжелый кулак летит Норману в живот, и он отлетает на пару футов, плюхаясь в холодную лужу под смех прихвостней Дона.
— Ну что, довольно с тебя, сопляк? — спрашивает Дон, окидывая
Норман поднимается на ноги, бросается к врагу, ненависть и ярость клокочут в узкой мальчишеской груди. Ему всего тринадцать, и он только недавно поступил в Веллингтон, а Дону все шестнадцать и ростом он почти как взрослый. Но это неважно. Барри не из тех, кто позволяют себя безнаказанно побить. И последнее, что видит Норман, перед тем как упасть, — расплющенный и кровоточащий нос Барристона.
— Хочешь, я его отлуплю? — заботливый голос Генри, сидящего на краю холодной постели в школьном лазарете. — Пусть знает, что с братьями Барри шутки плохи.
— Не надо, — слабо возражает Норман, — ты же второй год боксом занимаешься, это будет нечестно.
— А ему бить тех, кто слабее, честно? — удивляется Генри.
— Ему можно, — разбитыми губами улыбается Норман, — он не джентльмен.
Норман задышал чаще, прогоняя из глаз слезы обиды и гнева. Подумать только, ему всего двадцать, он здоров, как молодой бычок, полон сил и боевого задора. Полгода в траншеях, и даже, когда его отпуск отодвинули на неопределенный срок, Норман не пожаловался. Грязь под ногами и под ногтями, жара и холод, ночные вылазки на Ничью землю, крысы и запах разложения, заползающий в траншеи с Ничьей Земли, искалеченные и разорванные в клочья тела боевых товарищей, сжимающий горло и текущий холодным потом по спине животный страх, неизбежный, но отступающий перед отчаянной решимостью вытерпеть все до конца, победить или умереть. И за все эти полгода Норман так и не увидел врага в лицо. Только рвущиеся в траншеях снаряды, снайперские пули, долетающие из темноты, глухо ухающие мины и дальняя линия окопов. «Артиллерия убивает, пехота умирает» Кто это сказал? Кажется, Черчилль. Но не все ли равно, если умирать придется здесь, как загнанной в угол крысе, без малейшей надежды отплатить бошам по растущему с каждым днем счету?
Вой снарядов потихоньку утих, солдаты снова стали подниматься, грузно топая затекшими ногами, осматривая забитые грязью винтовки, пересчитывая потери. Из-за траверса показался майор Маккензи в заляпанной грязью шинели и с наспех замазанной йодом царапиной на давно не бритой щеке.
— Как у вас дела, мистер Барри? — майор обеспокоенно оглядел на полторы дюжины бойцов поредевший взвод. — Держитесь, Норман, сменят нас только завтра.
— Продержимся, сэр, — твердым голосом ответил лейтенант и уже с меньшей уверенностью добавил. — Может, командование, наконец, даст разрешение на рейд?
— Поглядим, — майор подозвал Нормана к защищенной стальной пластиной бойнице, проделанном в бруствере, в которую виднелась разворочанная воронками и кратерами бурая земля, а за ней густые ряды колючей проволоки перед германскими траншеями, — как вы думаете, мистер Барри, многие доберутся?
— Некоторые доберутся, — Норман с надеждой поглядел на майора, — все лучше, чем сидеть тут и ждать, пока тебя в куски разнесет.
— Может быть, может быть, — покачал головой Маккензи, — может быть, командование решит, что рейд заставит бошей поумерить пыл. А может, и нет. Но мы в любом случае продержимся, мистер Барри. Скажите своим людям, чтобы не высовывались. И свою голову поберегите.
— Удачи, сэр.
Норман проводил майора взглядом до ближайшего траверса и повернулся к присевшему у стены с сигаретой денщику.
— Я, все-таки, хочу побриться, Хопкинс, — решительно заявил он, — и сменить рубашку, если вторая еще цела.
— Рубашка-то цела, сэр, — Хопкинс выбросил обжигающий губы окурок через бруствер и поднялся на ноги, — но воды больше нет.
— Да хоть насухо побрей! — мрачно ответил Норман. — Если уж помирать в этой крысоловке, я хочу, по крайней мере, сделать это, как джентльмен, в приличном виде и в чистой рубашке.
В расположение батальон отправили вовремя, и Норману, наконец, удалось выбить себе пару дней увольнения, чтобы воспользоваться уже больше месяца ожидающим его приглашением навестить брата, эскадрон которого разместился на аэродроме милях в десяти за линией фронта. На аэродром он добрался, голосуя на дороге, забитой военным транспортом, всего за полчаса и очень надеялся, что застанет Генри на земле, чтобы поскорее его обрадовать.
Часы показывали уже половину девятого, и сентябрьское солнце задорно сияло в безоблачном небе, а Генри все еще дрых без задних ног в уютной, хотя и узкой кровати, укрывшись шерстяным одеялом. Из-под одеяла торчала безупречно чистая розовая пятка, а возле кровати на потертом, но уютном коврике стояли тапочки. Тапочки! Норману показалось, что он уже успел забыть это слово, так долго он не видел обозначаемого им предмета.
Норман уселся в кресло возле небольшого тщательно навощенного столика и принялся разглядывать обстановку. Полукруглый разборный домик из рифленой жести Генри превратил в райское по военным временам обиталище. На плоской стене у окошка — литографии в изящных рамках, на этажерке — несколько десятков книг на английском и французском и стопка иллюстрированных журналов. Выглаженный мундир на плечиках висел на деревянной резной подставке рядом со щегольской летной курткой и длинным плащом из мягкой рыжей кожи. Из большого кувшина возле умывального таза валил пар, денщик только что притащил целое ведро горячей воды для бритья, которой в траншеях хватило бы на целый взвод. Пресс-папье на столе, вазочка с бумажными розами на полке — Генри, определенно, не отказывал себе в комфорте, который Нормана подмывало назвать не иначе, как роскошью.
Генри заворочался под пристальным взглядом, приоткрыл левый глаз, выпростав из-под одеяла руку, взглянул на часы, и только тут заметил сидящего в кресле Нормана. Он тут же вскочил и бросился к брату, как был, босиком и в пижаме. Да-да, в уютной фланелевой пижаме, пусть серой, а не привычной по дому клетчатой.
— Ты давно здесь? — спросил Генри, крепко обнимая брата. — И который час?
— Уже четверть часа, — ухмыльнулся Норман, — решил дослушать до конца серенаду, которую ты выводил носом. Половина девятого, если тебе, соня, так важно это знать.
— Конечно, важно, — рассмеялся Генри, направляясь к умывальнику, — если до девяти к завтраку не поспеем, без нас все вкусное съедят. Ты уже завтракал сегодня?
— Мы в пехоте к девяти уже об обеде задумываемся, — ответил Генри, наблюдая за торопливо приводящим себя в порядок братом, — и спим до обеда, только если ночью спать не пришлось вообще.
— Сегодня не наша очередь в утренний патруль лететь, — объяснил Генри, намыливая щеки, — мы в полдень вылетаем, так что можно и поспать подольше. Главное — завтрак не упустить, в небе поесть не дадут.