«Если», 2011 № 09
Шрифт:
Вл. ГАКОВ
Проза
Дарья Зарубина
Сны о будущем
Глава 1
Дорогой друг!
Прошу простить меня за слог записок моих, что не столь хорош, как достоин ты и как желалось бы мне, смиренному их составителю. Сам я не предполагал возможным вступить в звание сочинителя. Однако равно не предполагал я также, что окончу дни свои в скорбном
С недавнего времени сон мой стал плох, что в лета мои не редкость. Часто по целой ночи просиживал я за пасьянсом, мучимый бессонницею. В ночь на двадцатое июля сего года я вновь спал дурно. Задремав около полуночи, уже через четверть часа я принужден был проснуться. Ибо почудилось мне, что в комнате кто-то присутствует. Открыв глаза, увидел я стоящего у моего изголовья меня самого, странно одетого и без бакенбард. От этого зрелища сразу уверился я, что вижу сон, потому не поддался испугу, сел на кровати, поприветствовал гостя и, извинившись, накинул халат, поскольку даже во сне чувствовал себя неуютно, оставаясь при посетителе в ночном одеянии. Гость мой представился мне посланцем из грядущего, и я из природной осторожности, даже памятуя, что это сон, не счел возможным довериться его словам и стал выспрашивать о событиях, которым буду я современником. Рассказал он совсем немногое и искренно признался, что не имеет сведений, которые могли бы убедить меня. К моему сожалению, от событий, им упомянутых, отделяло меня более двух лет. А потому, размыслив, что все сие есть только сновидение, я оставил сомнения и стал охотно задавать вопросы об устройстве его времени. Он отвечал мне вполне доброжелательно, изредка улыбаясь, отчего казалось мне, что он посмеивается над моим невежеством.
Под утро гость уговорил меня прилечь. Я повиновался и лишь на мгновение прикрыл веки. Однако когда я вновь открыл глаза, то нашел комнату без всякого следа удивительного визита.
Признаюсь, тогда почитал я все случившееся лишь сном. Но Господу угодно было, чтобы этот сон стал началом удивительных событий.
Писано Илией Яковлевым, сыном Александровым.
18 сентября 1822 года,
Обуховская больница».
Константин Петрович отложил бумаги и спустил ноги с верхней полки. Несмотря на август в поезде было холодно, а от прикосновения волглой постели становилось еще и противно. Он принес стакан кипятка, бросил в него пакетик чая, сунул под одеяло в ноги бутылку горячей воды.
Пожалуй, теперь он был даже рад тому, что взял с собой бумаги Коношевского. Рано или поздно ими все равно пришлось бы заняться. А послание неизвестного психа из девятнадцатого века заинтересовало его.
Письмами обуховского больного Коношевский особенно дорожил. Дорожил потому, что ждал часа, когда их можно будет обнародовать. Но не дождался. Ненормальный забавник желал, чтобы его письма были прочитаны не в каком-нибудь абстрактном будущем. Он сам назначил дату, когда для него начиналось это таинственное «грядущее», и собственноручно написал на пакете с письмами: «Не вскрывать и не делать достоянием общества до 2 августа года 2010». Георгий Владимирович Коношевский умер двадцать четвертого июля, и теперь судьбу писем предстояло решить человеку постороннему, человеку равнодушному, одним словом — ему, Константину Березину.
Естественно, Георгий Владимирович в какой-то мере обманул ожидания обуховского сочинителя и конверты вскрыл, не дожидаясь назначенного срока. Слишком велико было искушение. А вот публиковать не решался. Ждал положенного времени. Но время в свой черед обмануло и его ожидания.
Константин Петрович искренне жалел Коношевского. Он знал старика всю свою жизнь, сорок четыре года. Георгий Владимирович был старшим братом его матери и большим другом обоих родителей. Семья ждала, что Костя пойдет по стопам дяди и выберет научную карьеру. Уже в школе Костя начал публиковать какие-то статейки и наивные детские исследования, но потом, к огорчению Коношевского, оставил попытки найти себя в области гуманитарных наук и с головой окунулся в
Поэтому не было ничего удивительного, что все свои драгоценности — кипы черновиков, архивов, рукописей — Георгий Владимирович оставил ему.
Березин отхлебнул чаю и еще раз пробежал глазами письмо. Точнее, его ксерокопию. Сами письма хранились в сейфе университетского музея, но именно Березину предстояло решить: останутся они там дальше или обретут нового хозяина. Записки показались Константину Петровичу забавным и занимательным чтением. Последнее время для удовольствия Березин читал немного. И в череде прочитанного мало было интересного, еще меньше забавного. Он решил читать записки обуховского психа не торопясь, наслаждаясь неловким архаическим стилем и причудливым движением больной фантазии. Засыпая, Константин Петрович еще несколько раз прокрутил в памяти письмо, пытаясь представить себе человека, его написавшего. Видимо, под воздействием чего-то, привитого еще в школе, человек этот постоянно представлялся маленьким. Маленький человек этот обязан был носить какую-нибудь диковинную одежду, например, шлафрок. Березин с улыбкой признался себе, что так и не удосужился в своем уже далеко не юном возрасте поинтересоваться, что же это такое. Но его маленький человек непременно должен был предстать перед ним в этом абстрактном шлафроке. Он должен сидеть в жестком больничном кресле и, покусывая кончик пера, писать на узких листах убористым, выработанным за годы отличной службы почерком.
Засыпая, Константин Петрович уже отчетливо представил себе этого маленького человека, поэтому совершенно не был удивлен тем, что тот пробрался и в его сны. Правда, подсознание Березина преподнесло маленького человека не в тягостной обстановке «желтого дома», а в его мирном обиталище — маленькой комнатке с единственным окном. Он спал на довольно узкой, застланной чистым бельем постели. В углу комнаты стоял письменный стол. Березин подошел к столу и, вынув из кармана спички, зажег свечу. Вообще-то не в привычках Константина Петровича было так бесцеремонно вести себя в чужом доме, но осознание того, что все это происходит во сне, наполнило Березина бесшабашным задором. Он подошел к самому изголовью кровати.
Маленький человек был не так уж и мал, скорее, среднего роста. Но благодаря бакенбардам и ночному колпаку смотрелся потрясающе курьезно.
Березин склонился над маленьким человеком и подергал его за кисточку на ночном колпаке. Тот проснулся мгновенно. Сел, хлопая мутными со сна глазами. Потом его взгляд остановился на госте, в глазах промелькнули удивление и страх.
— Кто вы, любезнейший? — опасливо спросил он, вставая с постели и шаря ногой под кроватью в поисках туфель. — У вас ко мне неотложное дело? С Евдокией Кирилловной сделалось нехорошо?
Березин удивленно посторонился, и человек, извинившись, проскочил мимо него и накинул халат.
— А отчего с ней должно быть нехорошо? — перепросил Константин Петрович.
— Так ведь иначе она сама вошла бы сказать о вашем приходе и уж точно не пустила бы вас ко мне в такой поздний час. Если, конечно, у вас ко мне нет срочной надобности, извините, не знаю вашего имени…
— Константин Петрович, — подсказал ему Березин, которого ситуация до крайности развлекала. Видимо, подсознание решило сделать ему царский подарок, и так заинтересовавшее вечером письмо Инсценировалось теперь силами его воображения. Он решил расслабиться и принять участие в действе. Присел в тощее кресло и, откинувшись, таинственно произнес:
— Я посланец из грядущего!
Когда Березин открыл глаза, был уже шестой час. Попытался вспомнить, о чем говорил во сне. А вспомнив, усмехнулся и отправился за кипятком для завтрака.
Вылавливая пластмассовой вилкой из банки кудрявую лапшу, он иронично заметил себе, что оказался не на высоте. В разговоре с удивительным посетителем его сна выяснилось: рассказать — что о прошлом, что о своем времени — ему нечего. Поскольку кое о чем поведать он просто не сумел, так как в этом совершенно не разбирался. Того, что сумел, его собеседник, судя по всему, не понял, потому что для этого необходимо было уяснить то, чего Березин объяснить не сумел. А то, в чем он разбирался, собеседника совершенно не интересовало.