«Если», 2011 № 09
Шрифт:
Но, любезный мой читатель, разреши прервать записки мои, так как ко мне приближается служитель, чтобы отвести на процедуры, после которых, возможно, не буду я способен снова приступить к писанию. Поэтому кланяюсь и остаюсь покорным слугою.
Илия Яковлев.
28 сентября 1822 года,
Обуховская больница».
Константин Петрович снова и снова пробегал глазами строчки письма. Он дотянулся до пачки и вытащил еще сигарету.
Березина охватила паника. Будь он человеком более молодым и вспыльчивым, принялся бы, наверное, бегать из угла в угол и рвать на себе волосы. Но Константин Петрович только курил и перечитывал письмо, которое должен
Ему и в голову не могло прийти, что странная встреча не была просто сном. Он понял это лишь теперь, когда нашел в почти два столетия назад написанном послании рассказ о своих неосторожных словах.
Резко вспыхнувшее радостное возбуждение от встречи с чудом мгновение владело им, но на смену пришел столь же внезапный спазм страха и вины.
И зачем только он вспомнил о декабристах?!
Березин в сотый раз поблагодарил свою плохую память и дремучую невежественность в вопросах истории, не позволивших ему дать Илье Александровичу более точных сведений о восстании на Сенатской площади. Еще раз обругал себя за то, что вспомнил-таки Рылеева и Пестеля. Давно, еще в школе, их фамилии показались ему ужасно забавными, наверное, поэтому и отложились в памяти и выплыли наружу в самый неподходящий момент.
Хорошо еще, с облегчением думал Березин, что эта Наталья Михайловна оказалась благоразумной женщиной. Но вот в благоразумии Яковлева Березин уверен не был. Илья Александрович вполне мог начать писать к Пестелям. Да что там, с него сталось бы написать в царскую канцелярию., Вполне возможно, что уже в следующем письме он признается еще в каком-нибудь нелепом поступке.
Березин схватился за голову. В шестой раз за утро бросился к телефону, проклиная себя за то, что отдал ключи от дядиной квартиры главе его кафедры, чтобы тот помог с разбором бумаг. Дома у Челышева заспанный женский голос ответил, что тот ушел на вокзал и предполагал вернуться через пару дней. О том, чтобы получить подлинники писем в университете, не могло быть и речи.
Но больше всего Березина мучили не сожаление о своей безответственности или невозможность действовать без третьего письма, а ярость. Как бы хотелось ему сейчас упасть на кровать и, заснув, задать своему маленькому человеку хорошую трепку.
Мобильный Челышева был вне зоны действия сети. И Березин приступил к плану «Б» — набрал номер Косина.
— Геннадий Иванович? Вас беспокоит профессор Березин Константин Петрович. Не могли бы вы, как друг моего дяди, оказать мне небольшую услугу?
Называя Косина другом, Березин здорово кривил душой. Георгий Владимирович Косина не любил. Не любил настолько, что никогда не называл по имени-отчеству. Косин же всячески пытался выбиться в друзья Коношевского, потому как старый профессор обладал просто бесценной вещью — автографом одного известного литературного деятеля. Коношевский не раз говорил, что желал бы, чтобы Косину после его смерти не досталось даже копии этого текста. Но теперь, подумав о последствиях вмешательства Яковлева в историю российского государства, Константин Петрович решил, что ценный документ в руках мелкого и дрянного человека — не такая уж большая цена за сохранность прошлого и настоящего. Хотя и подозревал, что, будь жив Коношевский, он рассудил бы иначе.
Косин мгновенно определился с выгодами, которые могла принести ему сложившаяся ситуация. От него требовалось не так уж много — перевести на язык XIX века записку и не особенно интересоваться целями этого дела.
Вечером Константин Петрович с едва сдерживаемым волнением лег в постель, готовясь к разговору с Яковлевым. В том, что разговор этот состоится, он не сомневался — доказательством тому были
Но сон не шел. То ли волнение так действовало на него, то ли насмешливая судьба решила дать немного форы его противнику. В конце концов, Константин Петрович пошел на кухню, покопался в жестяной банке с лекарствами и отыскал пару таблеток снотворного. Если Яковлеву подыгрывает Судьба, на руку Березину сыграет Наука.
Но Наука оказалась не так зубаста, как злорадный и насмешливый Фатум. Березин вскоре уснул и проспал до утра. Без всяких сновидений.
До дома Коношевского Константин Петрович добрался за какие-нибудь полчаса. Было около семи утра, поэтому соседка профессора, знавшая Березина, оказалась дома, а похмельный слесарь уже копался в подвале. Около десяти минут ушло на то, чтобы объяснить ситуацию: потерял ключ от дядиной квартиры, а там остались нужные бумаги. Соседка охотно подтвердила слесарю, что он не взломщик, и тот согласился не тревожить попусту участкового милиционера. Березин дал слесарю «на поправку здоровья», поблагодарил соседку и вежливо скрылся от ее соболезнований в прихожей.
Конверт с копиями отыскался не сразу. Березин перерыл ящики письменного стола и уже перешел к стеллажу, когда вспомнил, что, уходя, положил конверт на самое видное место в доме — столик для почты.
Конверт лежал там, на стопке аккуратно сложенных писем — видимо, Коношевский планировал отправить несколько, но не успел. Даже теперь Косте тяжело было смотреть на последние письма человека, с которым его связывали годы самой увлекательной дружбы — дружбы людей, посвятивших жизнь науке. Но, когда он брал со столика конверт с копиями, взгляд сам собой упал на стопку писем, и каково же было удивление Березина, когда на верхнем конверте он увидел свое имя.
Он подержал письмо в руках, не решаясь открыть, наконец положил в карман и принялся за поиски второго конверта с копиями. Не нашел. Зато обнаружил записку Челышева: тот извещал, что взял часть бумаг покойного для домашнего прочтения и разборки.
Константин Петрович едва не выругался. Достал из ящика стола запасные ключи и отправился домой.
«Благодарю тебя, мой читатель, за долготерпение, с которым отнесся ты к безыскусным сим заметкам. Это служит мне превеликим утешением, и я уверен, что труд мой, приведший меня в горестный сей дом, не напрасен и имеет цель благую и праведную.
Но вынужден я направить ослабленный недугом ум к главнейшей цели писания сего и возобновить рассказ о визитах моего странного гостя.
Во второе посещение, открыв глаза, увидел я его полного гнева и укора. Нетерпеливо, заметив, что я пробудился, стал он спрашивать меня, не посылал ли я более писем к приятельнице хозяйки моей или кому бы то ни было другому, на что я ответствовал ему отрицательно. Видя мое замешательство, он умолк и присел на стул возле моей постели.
Гнев его успокаивался. Он просил извинить его, что так неосторожно пробудил меня ото сна, и объяснил, что явилось тому причиною. И умолял меня впредь писем не писать и сохранить в тайне наши беседы. Я заверил его, что вовсе не сержусь, пожал ему руку в знак искреннего дружества и благого к нему расположения и торжественно обещал более не совершать ничего, что, как объяснил он мне, может повлиять на ход времен. Однако признался, что скорблю душой о новой моей знакомице и ее малютке-дочери, которым в скором времени уготованы утраты и горести, и о тех, кто разделит с ними тягостные дни и кого не имею я теперь права предуведомить. Говоря это, я предался слезам. Друг мой обнял меня и с горячностью обрисовал мне последствия даже малого моего вмешательства.