«Если», 2011 № 09
Шрифт:
Более ничего не могла рассказать мне гостья моя. Я не стал более испытывать ее бесконечное терпение и отступился.
Остальное время провели мы в дружеской беседе о житейских мелочах, и собеседницы мои были так милы, что к моменту прощания настроение мое улучшилось, и я, благодарение Богу, успокоился.
Однако оставшись один, я вновь обратился мыслями к тревожным для меня обстоятельствам, и сами собой вспомнились мне знакомые с детства уголки усадьбы, где я вырос. Вспомнились милая моя спасительница Анна Прохорова и друзья моего детства — стремянный Алеша и дворовый мальчик Юрка. Вспомнились детские наши забавы. Алеша более всех других
Уже теперь ведома мне судьба друга детских лет. Алешка не утонул — его убила взбесившаяся лошадь. А в те поры рассказы о барине-колдуне были для нас самыми устрашающими — и посему привлекательными.
Вспомнилось мне, как однажды нашли мы ход под землей и бегали смотреть на него, даже пробирались внутрь, но — напуганные своим страхом — каждый раз уносили ноги, а после смеялись друг над дружкой.
Видимо, с теми воспоминаниями я и погрузился в сон, потому как поначалу снились мне лица детских моих друзей и потом явилось среди них лицо ночного гостя.
И сам он тоже сразу, едва поздоровавшись со мною, обратился к тем событиям, о которых размышлял я перед сном. Он убеждал меня испросить на службе отпуск и совершить путешествие в места моего детства, особенно исследовать тот ход, что обнаружили мы с товарищами.
Когда же спросил я, откуда известно ему о ходе, он мне ответствовал, что в свое время непременно объяснится со мною, но покамест время это еще не настало.
Видно было, что необходимость скрываться от меня тяготила его, потому я решил изменить ход нашей беседы и напомнил моему другу о предположениях его насчет нашего с ним родства. Увы, он ответил, что не имеет возможности узнать, являемся ли мы сродственниками, потому как все, что взял он из моего времени, не достигло грядущего. Однако вещь его, оставленная при прошлом посещении на моем столе, оставалась там и после его ухода и до сего момента, пока он сам не забрал ее. Он поведал мне также, что в архивах не нашел меня среди своих предков.
По его мысли, все это доказывало, что связь, таинственным образом установившаяся меж нами, односторонняя, и только ему возможно путешествовать в мое время. Я же принужден оставаться в году 1822 и не имею возможности увидеть мир будущий.
Тогда я стал спрашивать его, как же такое возможно, но он не нашелся, что ответить. Мы погрузились в глубокую задумчивость, и гость мой, видимо привычный к размышлению вслух, высказал:
— Что мы имеем? Вещи из моего века остаются в прошлом, вещи из прошлого в будущее перенести нельзя, следовательно, для моего времени прошлое достижимо, потому что уже произошло, для прошлого будущее недостижимо, потому как еще не произошло…
Видимо, эти рассуждения не вполне удовлетворили моего гостя, и он принялся вполголоса ругать себя. Я же, напротив, повторив его слова про себя, испытал необъяснимое чувство, которое, будь я стихотворцем, назвал бы вдохновением. Время вдруг предстало передо мною в образе песочных часов, в верхней чаше которых располагалось грядущее, струйкою проходящее в малое отверстие, обозначающее время настоящее, и падающее вниз, в чашу, наполненную прошедшим.
Я поведал мысли мои другу, в раздражительности
— Верно, Илья Александрович, — сказал он мне. — Как это верно! Именно песочные часы. Возможно перемещение только в чаше. Настоящее неподвижно — это лишь проход размером в одну песчинку, в один вариант реальности, а вот прошлое и будущее может меняться. И в пределах этой изменчивой временной субстанции можно перемещать человека или предмет. Поэтому я смогу забрать обратно в свое время спички, но не имею возможности взять ничего из вашего века — ведь для времени, в котором существуете вы, мое время является содержимым другой чаши песочных часов, то есть оно существует, но пока еще в своей поливариантности.
Пробормотав все это, он хлопнул себя по колену и снова радостно обнял меня. Признаться, я мало что понял, но был рад благой перемене его настроения.
— Как же вы не понимаете, Илья Александрович, — заметив мое недоумение, воскликнул он. — Это же многое объясняет. Видимо, камера может переносить из будущего в прошлое… И мы с вами — результат великолепного, потрясающего эксперимента!..
А далее произошло нечто совершенно для меня не постижимое. Едва я собрался спросить его, о какой камере и эксперименте он говорит, как он схватил обе мои руки и принялся разглядывать, сравнивая их со своими. После повлек меня к письменному столу и, испачкав чернилами мои и свои пальцы, оттиснул следы на бумажном листе.
Взяв этот лист, он долго вглядывался в него.
— Так вы говорите, до того момента, как вас нашли в усадьбе Брюса, никто из тамошних жителей никогда вас не видел? — спросил он сурово.
Я, робея грозного его взгляда, ответствовал, что это сущая правда — никто придумать не мог, откуда мог я взяться.
— Там, под кругом в Глинках, — помолчав, сказал он мне с невыразимой серьезностью, — под землей есть комната. Вы сразу узнаете, как попадете туда — будто очутитесь в середине хрустального яйца. Найдите ее, осмотрите со всей возможной тщательностью и, если найдете что-нибудь, обещайте показать это мне.
Я обещал, после чего он заставил меня лечь в постель. Я был так взволнован нашим разговором, что не чаял уснуть этой ночью, но, едва лишь смежил веки, как забылся мгновенно.
И сейчас усталый дух мой нуждается в отдохновении, которое, по словам моего доктора, есть фундамент выздоровления.
Остаюсь вашим покорнейшим слугой,
Илия Яковлев, сын Александров.
Писано 5 числа октября месяца года 1822».
То, что в разговоре с Ильей Березин называл комнатой, меньше всего походило на жилище. В первое мгновение, когда он увидел камеру, она показалась ему огромной свисающей с потолка каплей, вспыхнувшей в свете фонарика тысячами разноцветных огней и бликов.
Найти камеру оказалось непросто. К счастью, любивший во всем порядок Коношевский не только написал племяннику письмо, но и набросал по памяти карту, отметив на ней развалины и выжженный на земле круг. Там, на месте круга, Константин и отыскал камеру.
Прозрачные, напоминающие кварц кристаллы покрывали ее стены, купол и часть пола. Березин поводил лучом фонарика по стенам, отчего искры брызнули во все стороны широкими волнами, и одновременно ему послышался едва различимый стеклянный звон. Константин остановил фонарик — звон стих.