Если в сердце живет любовь
Шрифт:
— А как же Консуэла? — бесцеремонно интересуюсь и слышу в собственном голосе кокетливые нотки. Кажется, наши с Тэкери фотографии и скромное убранство сделали свое дело: уверенности заметно прибавилось. А привычный гнев куда-то испарился.
— Оказалась пустым местом. Я просто заблуждался. — Бретт задумчиво смотрит в бокал. — Видишь ли, трудно объяснить, но когда пришел успех, со мной что-то случилось. Как будто потерялся. Тебе знакомо это чувство? — Он внимательно смотрит на меня, и я понимающе улыбаюсь. — Поверил в собственную невероятную исключительность. Этакая великая кинозвезда, которой все позволено: можно делать
Мрачно киваю. Еще бы не помнить: было жутко обидно.
— Тогда я не мог тебе сказать, но мы всерьез поссорились. Мама с папой заявили, что я не похож на того сына, которого они вырастили. Требовали, чтобы одумался и начал вести себя так, как положено взрослому человеку. Куда там! — Он медленно пьет вино. Где-то далеко слышится полицейская сирена. — Разве дурака можно переубедить?
Он долго молчит, а сирена приближается.
— А когда получил «Золотой глобус», стало совсем плохо.
Не может быть. Он же всегда мечтал о наградах.
— Правда, — подтверждает Бретт, заметив в моем взгляде недоверие. — Когда получаешь такой приз, роли начинают сыпаться без счета, а гонорары взлетают выше всех разумных пределов. Со всем этим грузом приходится как-то жить, да и соответствовать необходимо. Человеческая сущность оказывается предметом обсуждения каждого встречного и поперечного. Вот так и началась настоящая паранойя.
Он снова замолкает. Сидит, медленно сгибая и разгибая пальцы, и смотрит на свои руки.
— Сначала все говорят тебе, какой ты великий. Менеджеры, журналисты, продюсеры, режиссеры, поклонники. Даже Стивен. Начинает работать страшная машина, построенная специально, чтобы убедить несчастного в собственной исключительности. Постепенно начинаешь верить. А спустя некоторое время уже не сомневаешься, что и сам Бог тебе не судья. — В голосе слышатся сердитые нотки. — А был я самовлюбленным болваном, и больше никем. Все эти девчонки, которые пачками виснут на шее. Знаешь, что до Консуэлы были и другие?
В сердце вонзается нож, но я стоически молчу. Думаю, что знаю и всегда знала, но не хотела верить.
— Лгать незачем, — продолжает Бретт. — Все они ровным счетом ничего не значили. Но и остановиться было невозможно: безумный, безумный мир кружил и вертел в нелепом водовороте. Дошло до того, что я подкатывался даже к твоей подруге Белле. Она тебе призналась?
Снова мрачно киваю. Дело было на вечеринке. Народу собралось полно, и я потеряла обоих — и Бретта, и Беллу. Потом Адам рассказал, что видел, как Бретт испытывал на ней свои чары, но получил отставку. Я всегда оправдывала Бретта и говорила себе, что он просто выпил лишнего.
— Совсем перестал себя контролировать. Теперь, конечно, очень-очень стыдно. Превратился в чудовище. Ведь поначалу был совсем не таким, правда? — Он смотрит так, словно умоляет подтвердить, но я молчу.
— Звездная машина без конца закручивает гайки, — продолжает Бретт. — Чем больше славы на тебя сваливается, тем безжалостнее все вокруг выдавливают прибыль.
Бретт неподвижно, с болью смотрит на цветущее дерево. В комнате тихо, только слышно, как мирно посапывает Тэкери. Моя рука незаметно преодолевает разделяющее нас расстояние и оказывается в его ладони. Бретт крепко ее сжимает. Как это случилось? Теперь мы сидим, держась за руки.
— В госпитале было время подумать о собственной жизни. Ни единого друга у меня не было, потому что не заслужил дружбы. Когда-то настоящим другом была ты, но как я с тобой обошелся?
Бретт опускает глаза и смотрит на мою руку. Да, он говорит искренне. В глубине души я не раз спрашивала себя, не поспешила ли с замужеством. Может быть, надо было подождать еще немного, и он бы вернулся? Кажется, так оно и есть: произошла ошибка.
Солнце уже садится, и небо окрашивается в цвета мороженого: розовый, кремовый, малиновый. Люди возвращаются с работы, озабоченно спешат домой. Интересно, кто их ждет? Найдется ли в этом городе еще кто-нибудь, чья жизнь запуталась столь же безнадежно, как наша? Посторонние всегда выглядят так, словно у них все в порядке, но на самом деле никому не удается избежать трудностей и даже драм. У каждого свои проблемы, свои сложности.
Наконец Бретт выпускает мою руку и трет глаза, как будто хочет взглянуть на мир по-новому.
— Ну а теперь, наконец, удалось кое-что изменить, говорит он почти жизнерадостно и разливает по бокалам остатки вина. — Продал дом. Все равно одному там делать нечего. Избавился от машин. Жизнь сразу стала гораздо проще и лучше. — Он на мгновение задумывается. — Все эти дикие излишества совсем ни к чему. Персидские ковры, часы «Ролекс»… представляешь, у меня их набралось пятьдесят штук. Только подумай: пятьдесят! — Он усмехается. — И это при том, что надеть можно только одни. Просто неприлично. А ведь главное в жизни — это люди. Только люди имеют значение. Сейчас даже не слишком важно, доведется ли сниматься снова или нет.
— Правда? — Последнему утверждению трудно поверить. Бретт всегда упорно работал, чтобы попасть на вершину и получить безраздельное право выбирать лучшие роли.
— Абсолютная правда, — просто подтверждает он. — Знаю, что был ужасным отцом. Знаю, что непросто вернуться в чью-то жизнь, и все же очень хочу загладить вину перед Тэкери. Знаешь, я просто влюбился в нашего парнишку.
Дружно оборачиваемся и смотрим на Тэкери: сын устроился поудобнее и теперь лежит на спине, свесив с дивана ногу.