Если в сердце живет любовь
Шрифт:
— Давай-ка посмотрим, что у нас в холодильнике. Любишь хот-доги? — спрашивает Бретт и берет малыша за руку.
— Да! — радостно вопит Тэкери. — Хот-доги! Хот-доги!
— Можно ему дать? — Бретт вопросительно смотрит на меня.
— Нет, спасибо, — отказываюсь я. — Нам пора. Все это так неловко. Пойдем, Тэкери.
— Но я же голоден, — не сдается сын.
— Поешь дома.
— Ну, хотя бы один хот-дог?
— Хорошо, только один. Возьмем с собой в такси. Оба исчезают в кухне. Слышно, как включается микроволновка.
— А можно посмотреть,
— Нет! — кричу я, но Бретт говорит «да». — Нам пора, — настаиваю я.
К сожалению, Тэкери не так-то легко сбить с пути. Парень отлично знает, чего хочет. Находит пульт и устраивается на диване.
— Все, мы уходим. — Уже ясно, что все усилия напрасны. С таким же успехом можно бороться с приливом. Бретт достает из холодильника бутылку белого вина и наполняет бокалы.
— Подожди минутку, — уговаривает он. — У тебя выдался нелегкий день. Присядь и отдохни хотя бы несколько минут. Как твое колено? — Убирает со стола бумаги и придвигает мне стул.
Нельзя уступать. Адам придет в бешенство, если узнает.
В открытое окно залетает легкий, свежий ветерок. Белые шторы надуваются, как паруса в океане. Возле дома растет дерево, сплошь покрытое мелкими бело-розовыми цветами, и поэтому кажется, что окно открывается в сад. На улице лают друг на друга две собаки, а таксист курит, ожидая нас.
— Ощущение, будто ты живешь на дереве, — говорю я и смотрю сквозь листву.
— И мне тоже так кажется, — радуется Бретт. — И даже птичье гнездо есть. Смотри. — Он показывает в глубину кроны, где ветки причудливо переплетаются. — Видишь, вон там сидит хозяйка.
Среди листьев блестят крохотные черные глазки. За нами настороженно наблюдает маленькая птичка.
— Тэкери, посмотри, какое гнездышко.
Бесполезно: сын увлечен телевизором.
— Мы побудем совсем немножко, — предупреждаю я, обращаясь к его затылку, но ответа не слышу. С удовольствием пью вино. Оно оказывается ледяным и мгновенно успокаивает. Бретт садится рядом.
— Спасибо, — благодарю я. — Вино очень кстати. Иногда кажется, что я — это не я. После смерти папы…
— Чувствуешь себя потерянной?
— Да.
Бретту всегда удавалось каким-то непостижимым образом читать мои мысли.
— Твой отец тебя обожал. Знаешь об этом? Откуда ему известно, что именно эти слова мне сейчас жизненно необходимы?
— Разве? А вот Лидия так не считает.
— Если начнешь сомневаться, доведешь себя до сумасшествия. — Бретт смотрит внимательно и с любовью, совсем как раньше.
— Но почему же Лидия говорит, что отец ее никогда не любил? Ведь это не так, правда? Ты его хорошо знал.
— Возможно, Гевин просто не сразу осознал, что в жизни главное. — Бретт улыбается, и я понимаю истинное значение его слов. — Могу сказать, что накануне нашей свадьбы он недвусмысленно проявил любовь к тебе.
— Правда?
— Да. — Бретт смущенно усмехается. — Отозвал меня в сторону и предупредил, что если разобью тебе сердце, буду иметь дело с ним. Пригрозил, что оторвет яйца.
Мы
— Расскажи мне о нем.
— О папе?
— Да, расскажи, каким он был, — все, что вспомнишь.
— Тебе действительно интересно? — Конечно.
Странно, но вдруг понимаю, что в последние недели мечтаю только об этом. Так хочется поговорить об отце. Хочется воскресить в душе пережитое, погрузиться в воспоминания. Рассказывать можно бесконечно. О том, как он сидел возле меня всю ночь, когда я отключилась, впервые попробовав героин. О том, как летом, когда мне нечем было себя занять, устроил на работу в свой гастрольный тур. Как гордился татуировкой с моим именем.
— Неужели можно сказать, что такой отец не любил свою дочь? — спрашивает Бретт, очевидно, желая подвести итоги.
Но я еще не наговорилась. Губы продолжают двигаться, слова стремительно вылетают, и остановить их невозможно. Воспоминания несутся наперегонки. Вот папа просит меня стать его подружкой на его же свадьбе — тогда он женился на Кимберли (понимаю, что решение необычное, но папа любил во всем устанавливать собственные правила). Вот он болеет корью и развлекается тем, что вяжет моей кукле свитер. Вот плачет, когда вместе со мной смотрит гениальный фильм «Унесенные ветром».
Рассказываю, рассказываю и рассказываю, но переживания не иссякают. Кажется, весь последний месяц душа томилась взаперти, а теперь двери внезапно открылись и чувства хлынули на свободу. Что делать с Хизер, которая собирается продать папину игрушечную железную дорогу? Как случилось, что мачеха оказалась настолько черствой? Что мне делать, если не могу больше ходить в папин дом, но и не ходить тоже не могу? И так далее, без конца.
Бретт выслушивает каждую историю от слова до слова. Процесс увлекает и затягивает — настолько, что мы оба искренне удивляемся, когда приходит таксист и спрашивает, помнят ли пассажиры о его существовании. Мы оба смеемся, потому что забыли обо всем на свете.
— Потом вызовем другое такси, — говорит Бретт. Достает из кармана бумажку в пятьдесят долларов и показывает на диван, где крепко спит Тэкери. Кажется, приключения немного утомили героя.
Бретт приносит из холодильника еще одну бутылку вина. Неужели первая уже закончилась? Совсем забыла, что разговаривать с ним всегда было легко и приятно. Да и просто сидеть рядом хорошо. Легкий ветерок, прохладное вино, ровное дыхание Тэкери. Чувствую, как в душе наконец-то освободилась туго сжатая пружина.
— Постоянно говорю только о себе. Я, я, я.
Бретт смеется. Когда-то у нас была общая шутка о людях, которых интересует только собственная персона. В Лос-Анджелесе таких суперэгоистов немало. «Я, я, я» — твердили мы, передразнивая кое-кого из знакомых.
— Ну, а обо мне особенно и рассказывать нечего, — с улыбкой замечает Бретт.
— Но почему ты живешь здесь, в этой квартире? Куда делся дом?
— Продал, — беспечно отвечает он. — Дом мне не нужен. Слишком велик для одинокого мужчины.