Если
Шрифт:
— Нет, спасибо. Я не пью. — Я не могу пить.
— Эй, могу я поинтересоваться? — спросила она застенчиво.
— Да?
— Ты можешь показать мне, как рисуешь? Научить меня чему-нибудь?
— Эм, конечно. Я могу обучить тебя технике или двум.
— Как тот парень. Боб... или как там его. — Она понизила голос. — Счастливое облачко тут, счастливое деревце там (прим.переч. — речь идет об американском художнике Бобе Россе. Известен своими телевизионными программами, в которых рассказывал и показывал, как самому нарисовать картину маслом).
Я рассмеялся, вспоминая,
— И затем я могу немного поучить тебя танцевать.
— Не уверен, что ты захочешь взвалить на себя такую колоссальную задачу. Серьезно, мы можем заработать травмы.
— Сомневаюсь в этом.
Черт побери, она была прекрасна. Прекрасна так, как никто раньше. У меня не было смелости спросить, но я думал, что она была смесью белого и черного, или какой-то необычной смесью. Было похоже, как будто божественное существо взяло лучшее из обоих миров и соединило это вместе, чтобы создать Бёрд. Но это был не только ее внешний вид. Она источала легкость, которая заставляла меня чувствовать себя комфортно с ней, как только я встретил ее.
Она вытащила пластинку Эл Грин и опустила иглу. Этот альбом мог играть без остановки, и там не было ни одной плохой песни.
В отличие от Бёрд, которая на самом деле обучала танцам, я никогда не учил никого рисовать. Я был эгоистичен в своем ремесле, но как только она попросила, я захотел поделиться им с ней.
— Итак, обучайте меня мистер... как твоя фамилия?
— Торо, — сказал я.
— Конечно, твоя фамилия должна быть Торо.
— Что это должно означать?
— Просто это синоним интеллекту. Мыслитель? В далеком прошлом. Как ты думаешь, вы состоите в родстве (прим. Генри Дейвид Торо — американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель, аболиционист)?
— Никакого родства, о котором я бы знал.
— Итак, Эш Торо.
— Ашер Торо, а ты?
— Аннализа Кэмпбелл.
— Мне нравится это.
— Неужели мы только что узнали полные имена друг друга? — сказала она сквозь смех.
— Мы знаем то, что важно. Итак, что ты хочешь нарисовать? — спросил я.
— Ты скажи мне, учитель.
— Давай начнем с чего-то простого. Как насчет дерева, осенью, чтобы ты могла поиграть с цветом?
Она улыбнулась.
— Звучит идеально.
— Ладно, мы будем использовать акриловые краски, потому что если ты промахнешься, то сможешь закрасить, как только краска высохнет.
— Ох, ты совсем в меня не веришь, — сказала она, подходя и становясь передо мной у мольберта. Она была так близко, я мог ощущать ее тепло, хоть мы и не соприкасались. Бледное свечение, что касалось ее, теперь задевало меня.
Я выжал зеленый и белый, и показал ей как смешивать для правильного оттенка. Затем сказал ей наносить короткие, отрывистые штрихи, но ее были, прямо скажем, детские и неуклюжие.
— Нет, посмотри, ты пытаешься нарисовать дерево. Тебе нужно просто сфокусироваться на листе, а затем потянуть туда, где свет падает на лист, даже лист, который ты видишь как зеленый — вбирает много оттенков зеленого.
— И вот почему я танцовщица, —
— Вот, — сказал я, захватывая часть ручки кисти сзади, — позволь мне направить тебя. — Это была ошибка. Ее лавандовый запах становился сильнее, и я также мог ощущать запах ее фруктового шампуня, и ее изгибы, которые прижимались к моему паху. Тепло прокатилось по задней части моей шеи и к моим кончикам пальцев, и хоть я и держал дерево, но чувствовал теплоту уютного одеяла, накрывающего меня.
— Хорошо, — сказала она, едва шепча. Ее голос превратился в прозрачные лазурные и цвета морской пены волны в моей линии прямой видимости.
Я скользнул пальцами к концу кисточки, так чтобы моя рука была над ее нежной рукой. И дерьмо, я просто мужчина, и просто хотел ее так сильно. Но я сфокусировался на пустом листе на мольберте.
— Так ты начинаешь мягко, неуверенно, пока не найдешь ритм. — Мои слова были легким ветерком у ее уха, — просто расслабься. — Я осторожно направлял ее руку, и она позволила мне вести. Я использовал руку своей музы, чтобы заполнить холст зелеными мазками. — Это будет основа, но скоро мы заполним ее коричневым и оранжевым, и даже розовым.
— Мы? Ты сделаешь всю работу, но мне нравится это,— сказала она завороженно, как будто была в том же трансе, что и я. Она отклонилась назад, положив свою голову на переднюю часть моего плеча. Мое сердце так сильно билось, я боялся, что она ощутит это. Я направил ее руку к чашке с водой, и она опустила кисть. Но я не отпустил ее. Я не хотел отпускать, и я также не думал, что она хотела этого.
— Давай вернемся к этому, мы можем работать над этим каждый день понемножку, — сказала она, поворачивая ладонь так, что она могла переплести свои пальцы с моими. Тепло было везде, как прилив теплой воды, подталкивающий меня делать то, чего она хотела.
— Теперь я покажу тебе как танцевать.— Она сделала поворот, используя мою руку, затем повернулась лицом ко мне. Ее кожа сияла сквозь крошечные веснушки на носу и ее щеках.
Заиграла следующая песня в альбоме.
— Я люблю эту песню, — сказала Бёрд, потянув меня к отрытому пространству на полу, когда начала играть «How Can You Mend a Broken Heart».
— Есть единственный способ танцевать под подобную песню, — сказала она, делая шаг ближе, перемещая мои руки к ней на талию, когда она обернула свои вокруг моей шеи.
Это было чересчур. Калейдоскоп оживленных цветов, сильный запах лаванды, сладкий вкус, как нектар, цветущий теплом через мое тело.
Я всего лишь мужчина.
Мы нежно раскачивались из стороны в сторону, наши тела окутывали друг друга, как мягкие волны. Она была высокой, и поэтому мне не требовалось почти никаких усилий, чтобы касаться ее носа своим, я даже не чувствовал, что это происходило. Наши лбы встретились, ее маленький носик прижался к моему. Все усилилось. Сливовый, пурпурный, лаймовый и кобальтовые цвета превратились в звезды, проходящие через свои жизненные циклы. Они рождались, жили и умирали прямо перед нашими глазами, так что я чувствовал, что если не сделаю чего-нибудь, то задохнусь от всех цветов, вкусов и ощущений.