Эстер Уотерс
Шрифт:
— Что только?
— Понимаете, мэм, ведь это вот как… Мне самой до смерти противен был весь этот обман, право же. Только ведь я теперь не могу думать об одной себе. Теперь я должна позаботиться о ком-то другом.
Во взгляде миссис Барфилд промелькнуло что-то похожее на восхищение. Видимо, она все же не совсем ошиблась в оценке характера этой девушки. Она сказала уже несколько иным тоном:
— Быть может, вы и правы, Эстер. Я не могла бы оставить вас, потому что это подало бы дурной пример молодым служанкам. Я, конечно, могла бы помочь вам деньгами. Но что бы вы делали шесть месяцев в Лондоне, совсем одна, в вашем положении! Сейчас я даже рада, что вы ничего не сказали мне, Эстер. И вы правы — теперь
— Конечно, не брошу, мэм. Я буду стараться для него, как смогу.
— Бедная, бедная девочка! Вы еще не знаете, какие вам уготованы испытания. Одна, с ребенком, в двадцать-то лет!.. О, это ужасно! Да подаст вам господь бог силы!
— Я знаю, мэм, что меня ждет тяжелая жизнь, по я молила господа, чтобы Он укрепил меня, и я знаю — Он меня не оставит, и я не должна роптать. Мне еще не так плохо, как другим, у меня есть почти восемь фунтов. Я не пропаду, мэм, если, конечно, вы меня поддержите — не откажетесь дать мне рекомендацию.
— Могу ли я дать вам рекомендацию? Вы были чистой, неискушенной девушкой и пали жертвой соблазна. Я должна была строже следить за вами. Теперь и на меня ложится ответственность. Скажите мне, ведь это случилось не по вашей вине?
— Это не может быть не по вине девушки, мэм. Но он не должен был бросать меня, а он бросил. Вот за это только я его и виню, а в остальном я сама виновата — не надо мне было пить эту вторую кружку пива. Я тогда уже была без ума от него, знаете, как это бывает. Позволяла ему целовать себя, думала — беды большой в этом нет. Он водил меня гулять на холмы и вокруг фермы. Говорил, что любит меня и женится на мне… Вот как все было. А потом стал просить, чтобы я подождала с женитьбой до скачек, а меня это здорово обозлило, и тут я поняла, что вела себя дурно. После этого я не стала гулять с ним и даже разговаривать не стала, а пока мы были в ссоре, мисс Пегги прибрала его к рукам, и тогда он меня бросил.
При упоминании имени Пегги лицо миссис Барфилд омрачилось.
— С вами поступили очень постыдно, дитя мое. Я ничего об этом не знала. Так он обещал жениться на вас, если выиграет на скачках? Ох, эти скачки! В этом доме — что у нас наверху, что там у вас внизу — ни о чем другом не говорят. Просто как отрава какая-то! А во всем виноват… — Миссис Барфилд взволнованно прошлась по комнате, поглядела на Эстер и заговорила снова: — Всю мою жизнь я не видела вокруг себя ничего, кроме лошадей, и никогда эти скачки не приносили людям ничего, кроме греха и бед, и вы не первая жертва. Ах, боже мой, сколько горя, сколько крушений, сколько смертей!
Миссис Барфилд закрыла лицо руками, словно заслоняясь от обступивших ее видений.
— Если мне позволено сказать, — то я так думаю, мэм, что от этой игры на скачках и вправду много вреда. В тот день, когда ваша лошадь выиграла, я, пока вы все были в Гудвуде, спустилась к морю поглядеть, какое оно тут у вас. Я ведь росла на побережье, в Барнстейпле. Так вот, на пляже я встретила миссис Леопольд, то есть миссис Рэндел, жену мистера Джона. Она была ужас как расстроена и такая несчастная… Она пригласила меня к себе домой попить чайку. Не хотелось, верно, быть одной. И в таком она была расстройстве, мэм, что позабыла даже про чайные ложечки — позабыла, что они у нее в закладе, а когда сообразила, что ложек-то нет, так и совсем расплакалась и рассказала мне про все свои беды.
— Что же она вам рассказала, Эстер?
— Я не очень-то хорошо запомнила, мэм, только все это про то же самое: не выиграет лошадь, — значит, иди по миру, а выиграет — надо ставить снова. Только, сказала она, им еще никогда не приходилось так туго, как накануне того дня, когда Серебряное Копыто взял скачку.
— Значит, этот маленький человечек тоже бедствует. А я думала, что он рассудительнее других… Наш дом — рассадник греха, он несет гибель всей округе, а ведь должен был бы служить примером нравственности Миссис Барфилд подошла к окну, продолжая разговаривать, словно сама с собой. — Всю жизнь я боролась против этого зла, и все напрасно. Сколько еще горя суждено мне будет увидеть? — обернувшись к Эстер, она сказала: — Да, игра на скачках — это большое зло… Много людей погибло из-за этого… Но сейчас мы должны подумать о вас, Эстер. Сколько у вас денег?
— Около восьми фунтов, мэм.
— А сколько, по-вашему, потребуется вам на первых порах, пока вы не подыщете снова работу?
— Право, не знаю, мэм, мне ведь еще не приходилось… думаю, отец позволит мне остаться дома, если я буду платить за стол. На семь шиллингов в неделю я вполне могу прожить. А когда придет срок, лягу в больницу.
Выслушав Эстер, миссис Барфилд прикинула, что на все ее нужды ей понадобится фунтов десять. Проезд поездом до Лондона, оплата содержания за два месяца по семь шиллингов в неделю, плата за комнату, которую ей придется снять перед родами где-нибудь поближе к больнице, — потом она вернется в нее вместе с младенцем, — все это обойдется примерно в четыре-пять фунтов, и нужно будет еще позаботиться о белье для малютки… Если дать Эстер четыре фунта, у нее будет в общей сложности двенадцать фунтов, и этого ей должно хватить. Миссис Барфилд подошла к старинному секретеру, выдвинула один из маленьких ящичков, достала бумажный конверт.
— Вот что, дитя мое. Я дам вам четыре фунта. Вместе с вашими сбережениями у вас будет двенадцать фунтов, и, мне кажется, с этими деньгами вы обернетесь. Вы были хорошей служанкой, Эстер, вы мне очень пришлись по душе, и я искренне сожалею, что должна расстаться с вами… Вы мне напишите, когда все будет позади, и если будете искать место, а я смогу вам что-нибудь предложить, буду рада взять вас обратно.
Суровость, резкий тон всегда заставляли Эстер ощетиниваться и замыкаться в себе, но на доброе слово она была очень отзывчива, а сейчас ей захотелось броситься к ногам своей хозяйки. Однако, сдержанная по натуре, она не могла позволить себе подобных излияний и только пробормотала сдержанно, как истая англичанка:
— Вы слишком добры ко мне, мэм. Я не заслужила такого обращения… Я понимаю, что не заслужила.
— Не нужно об этом больше, Эстер. Я верю, что господь даст вам силы нести свой крест… А теперь ступайте, уложите вещи. Но сначала скажите мне, Эстер, сознаете ли вы свой грех? Можете ли вы перед лицом господа нашего искренне, от всей души, сказать, что раскаиваетесь?
— Да, мэм, мне кажется, могу.
— Тогда, Эстер, подойдите сюда и преклоните вместе со мной колени, и помолимся господу, чтобы Он укрепил вашу волю и не дал вам больше впасть в соблазн.
Миссис Барфилд взяла Эстер за руку, они опустились на колени перед овальным столом, положили руки на его край, и миссис Барфилд ясным, звонким голосом начала молиться вслух, а Эстер повторяла за ней слова молитвы:
— Боже милостивый! Ты, кому открыты все наши помыслы! Ты знаешь, как впала в грех сия заблудшая раба твоя. Но Ты сказал, господи, что одному раскаявшемуся грешнику больше возликуют на небесах, чем девяноста девяти праведникам. И потому, о господи, преклонив здесь перед тобой колена, мы молим Тебя: сжалься над бедной девушкой, ибо она раскаивается в своем грехе, и в несказанном милосердии своем укрепи ее против новых соблазнов. Прости ей ее прегрешение, господи, как простил Ты самаритянке ее грех. Дай ей силы честно идти путем Твоим, дай ей силы безропотно нести бремя страданий, ожидающих ее.