Эстер Уотерс

Мур Джордж Огастас

— Мисс Мэри — добрая душа — она нипочем не скажет ничего обидного для других. Только такая старая лгунья, как вы, и может такое выдумать.

— Ну что, получили, миледи! — сказала Сара, радуясь случаю отплатить Гровер, с которой она не ладила.

Гровер с удивлением поглядела на Сару, как бы говоря: «Вы что — все начали держать сторону этой жалкой судомойки?»

А Сара, чтобы подольститься к миссис Лэтч, принялась распространяться о том, какое хорошее положение занимало в прежние времена семейство Лэтчей. Варфилды были тогда никто. И теперь они могут похвалиться только деньгами, да и те принесла им конюшня.

— Оно и видно: взять хотя бы Рыжего — куда ему насупротив Престона или молодого Норскота. Разница-то сразу

в глаза бросается.

Шел конец октября, и Эстер слушала эти пересуды совершенно так же, как она слушала их в первые дни сентября, — с застывшим лицом и тупой болью в сердце. Теперь у нее не было врагов, не было даже недоброжелателей. Тот, кто был предметом ревности и зависти, исчез, и все стали ее жалеть. Все понимали, что ее сильно обидели и она страдает, и теперь, видя вокруг себя только друзей, Эстер невольно думала о том, как хорошо жилось бы ей в этом красивом доме, как она была бы здесь счастлива, если бы не Уильям. Она любила свою работу и любила тех, на кого работала. Другого счастья она не знала и не могла мечтать о нем. Но она согрешила, и господь покарал ее, и она должна безропотно нести наказание за свой грех и благодарить Его за то, что Он не покарал ее еще более тяжко.

Вот какие мысли бродили в уме Эстер три месяца после отъезда Уильяма, и изо дня в день в послеполуденные часы, когда в работе наступала передышка, она погружалась в размышления о постигшем ее великом несчастье — измене возлюбленного.

Как-то в начале декабря, когда миссис Лэтч поднялась к себе вздремнуть после обеда, Эстер сидела у камина, придвинув стул поближе к огню. По двору вели покалечившуюся скаковую лошадь, — ноги у нее были забинтованы от бабок до колен, — ее выводили для прогулки по холмам. Вскоре, стук копыт замер вдали.

Эстер сидела одна со своими мыслями. Поставив ногу на решетку камина, она отклонилась на деревянную спинку стула, закинула руки за голову и смотрела в окно. Отблески огня играли на ее пестром ситцевом платье. Она долго сидела так, в полузабытьи, и вдруг почувствовала, как что-то словно бы шелохнулось в ней — что-то едва уловимое, как трепетание крыл; по телу ее пробежала дрожь, и сердце отчаянно заколотилось. Когда дурнота прошла, она поднялась на ноги. Лицо ее смертельно побледнело, на лбу выступили капли пота; она вся напряглась, судорожно прижав вытянутые руки к бокам. Открытие озарило ее, словно свет внезапно вспыхнувшей звезды, и в этот миг прозрения она, казалось, охватила взором всю свою трагическую судьбу, от которой уже ничто не могло ее избавить, все, что предстояло ей пережить за часом час. Дикий ужас пронзил ее; промелькнула мысль: «Верно, я схожу с ума». Но нет, она уже понимала, что это правда. Значит, ей придется покинуть Вудвью. Срам-то какой! Как признаться в своем позоре миссис Барфилд, которая так добра к ней и такого о ней хорошего мнения! Отец не пустит ее на порог. В Лондоне у нее не будет даже крыши над головой… И никакой надежды устроиться на место… Никто теперь не даст ей рекомендации. Она будет в Лондоне одна как перст, бездомная, и с каждым месяцем ее положение будет все ужасней…

Она снова почувствовала дурноту. Тело приходило на выручку духу, и, уже почти теряя сознание, она тяжело опустилась на стул; ей казалось, что она умирает. Медленным движением она утерла фартуком пот со лба… Может быть, она ошиблась… Она закрыла лицо руками… Потом упала на колени и взмолилась господу, чтобы Он дал ей силы безропотно нести уготованный ей крест.

В душе ее все еще брезжила надежда, что, может быть, она ошиблась, и с этой надеждой она жила одну неделю, за ней другую, но в конце третьей надежда угасла, и она поняла, что ей остается только молиться. Она молилась, чтобы господь ниспослал ей силы выдержать испытания, которые, как она понимала, ей предстоят, чтобы Он просветил ее разум, указал ей путь, каким она должна идти. Следует ли ей пойти к миссис Барфилд и признаться, что с ней случился грех?

Миссис Барфилд, узнав правду, не сможет оставить ее в своем доме, даже если и пожалеет ее. А ведь если она не обмолвится никому ни словом, так никто ничего не будет знать. Она может остаться в Вудвью и заработать жалованье еще за один квартал; первое жалованье она все потратила — купила себе платье и башмаки, сейчас ей только что выплатили второе. Если она проработает в Вудвью еще три месяца, у нее будет восемь фунтов, и с этими деньгами она еще, может быть, как-нибудь протянет, ведь ждать уже останется не так долго. Но сумеет ли она сохранить свою тайну еще почти целых три месяца — до выплаты следующего жалованья? Надо попытаться.

В вечном страхе, в мучительном напряжении протекли эти три месяца, и никто, даже Маргарет, ничего не заподозрил. Ободренная своим успехом и видя, что фигура у нее почти не изменилась, Эстер решила попробовать протянуть еще месяц — ведь от каждого пенни, которое она еще может заработать, будет скоро зависеть ее жизнь, — а потом она пойдет и попросит, чтобы ее рассчитали. Прошел месяц, Эстер уже стала готовиться к отъезду, как вдруг слуги начали перешептываться, и прежде чем Эстер успела сама заявить о своем уходе, ей сказали, что миссис Барфилд просит ее подняться в библиотеку. Эстер изменилась в лице и побледнела. Ей казалось, что она не найдет в себе силы взглянуть в глаза миссис Барфилд и признаться ей в своем позоре. Маргарет, стоявшая возле Эстер, поняла, каково ей в эту минуту, и сказала:

— Не робей, Эстер. Ты же знаешь Ангелочка — это добрая душа. А добрые люди — они не так суровы…

— О чем это вы? Что случилось с Эстер? — спросила миссис Лэтч, до ушей которой еще не дошел слух о постигшей Эстер беде.

— Сейчас я вам все объясню, миссис Лэтч. Ну, ступай, милок, кончай с этим.

Эстер, не раздумывая больше, отворила обитую байкой дверь и прошла по коридору. Повернуть налево, сделать несколько шагов, и вот библиотека. Комната сразу возникла перед ее мысленным взором: она отчетливо видела все — неяркий свет лампы, маленький зеленый диванчик, круглый стол, на нем много книг, у стены рояль, в углу — клетка с попугаем, на окне — клетки с канарейками. Постояв с минуту в нерешительности перед дверью, она постучала. Хорошо знакомый голос произнес:

— Войдите.

Эстер повернула ручку двери и оказалась лицом к лицу с хозяйкой. Миссис Барфилд отложила в сторону книгу и подняла на Эстер глаза. Она не казалась рассерженной, как ждала Эстер, но голос ее звучал жестче, чем обычно.

— Это правда, Эстер?

Эстер опустила голову. В первую минуту она не в силах была произнести ни слова; потом прошептала:

— Да.

— Я считала вас порядочной девушкой, Эстер.

— Я сама так считала, мэм.

Миссис Барфилд снова быстро вскинула на девушку глаза. Помолчав, она сказала:

— И все это время… Как давно это случилось?

— Почти семь месяцев назад, мэм.

— И все это время вы обманывали нас!

— Я была уже на третьем месяце, когда заметила это, мэм.

— На третьем месяце! Значит, на протяжении трех месяцев вы каждое воскресенье преклоняли с молитвой колени в этой комнате, двенадцать воскресений вы сидели здесь возле меня, и я учила вас читать, а вы ни словом не обмолвились мне о своей беде?

Упрек прозвучал очень резко, и непокорный дух Эстер взбунтовался. Брови ее хмуро сошлись на переносице; она сказала:

— А признайся я вам в этом раньше, вы бы отослали меня отсюда. А у меня денег было — всего только одно жалованье за квартал. Мне бы тогда либо с голоду помирать, либо утопиться.

— Мне больно слышать от вас такие слова, Эстер.

— Чего человек не скажет, когда попадет в беду, мэм, а у меня ведь беда, да еще какая.

— Почему вы не пришли, не доверились мне? Разве я была к вам сурова?

— Нет, конечно, нет, мэм. Лучшей хозяйки, чем вы, ни одна девушка себе не пожелает, только…