Эстер Уотерс
Шрифт:
Но Эстер уже явно пользовалась самым большим успехом на этом балу, она даже танцевала с молодым мистером Престоном, и Гровер, подозвав ее к себе, спросила, почему она больше не танцует. Эстер ответила, что устала, и погрузилась в угрюмое созерцание танцующих пар.
— Ну пойдем же, потанцуем полечку в знак того, что ты больше на меня не дуешься. — Уильям повторял свою просьбу уже в десятый раз. Наконец Эстер сказала:
— Ты испортил мне все удовольствие от танцев.
— Прости меня, Эстер. Я приревновал тебя, вот и все.
— Приревновал! Почему это ты вдруг приревновал? Мало ли что болтают люди. Я-то сама знаю, что не делаю дурного.
Уильям ничего не ответил, и они молча вышли в сад.
— Как тихо здесь и как красиво отражаются звезды в воде!
— Ты бы посмотрела, что творится здесь в субботу, часика этак в три, когда сюда приезжает публика из Брайтона!
Они пошли дальше, и Эстер спросила:
— А вот это что? Там внутри совсем темно.
— Это беседки, Туда подают креветок и чай. Если хочешь, мы придем сюда в следующую субботу.
На мостик взбежала шумная ватага молодых людей; следом за ними — три-четыре девушки. Все остановились и начали спорить, на каком берегу озера можно достать лодку. Одни говорили — на правом, другие — на левом, и все рассыпались в разные стороны. Вскоре с правого берега донеслись торжествующие крики, и на середину озера выплыла лодка. Молодые люди перекликались друг с другом, громко восхищались луной и звездами, затем кто-то затянул песню. Когда запели второй куплет, Уильям обнял Эстер.
— Ах, Эстер, до чего ж я тебя люблю!
Она поглядела на него; ее серые глаза светились любовью.
— Я все думала: неужто это правда?.. За что ты можешь меня любить?
Но он только крепче прижал ее к себе, продолжая твердить:
— Люблю, люблю! Крепко люблю тебя, Эстер.
Она молчала, и они медленно пошли дальше. Листья падуба отбрасывали черную тень на усыпанную гравием дорожку. Таинственный сумрак сада, казалось, был полон неясных намеков… Но вот сквозь листву проглянула украшенная резьбой железная крыша бального зала.
За время их короткого отсутствия в зале уже многое изменилось. Вокруг стойки собралась толпа мужчин — всем хотелось выпить, и все громко толковали о скачках. Кое-кто отправился ужинать, а оставшиеся забавлялись кто как мог. Высокая тощая женщина в белом муслиновом платье с янтарным ожерельем на шее танцевала лансье с Демоном, и все так и покатывались со смеху, глядя, как она кружит бедняжку, держа его в своих могучих объятиях и едва не поднимая на воздух. Уильяму хотелось потанцевать, но Эстер проголодалась, и они пошли в соседний павильон, где наиболее сильным и предприимчивым удавалось раздобыть себе холодного мяса, цыплят и пива. Когда они пробивались сквозь толпу, Эстер заметила в другом конце зала трех молодых джентльменов.
— Ну вот, скажи, как, по-твоему, если кто-нибудь из этих молодых господ пригласит меня танцевать, что я должна сделать? Прямо так в лицо и брякнуть: «Не пойду»?
Уильям раздумывал с минуту, потом сказал:
— Если тебя пригласят, так уж лучше пойди, потанцуй. А то Сара скажет, что это я тебя подучил отказываться.
— Давайте сюда еще бутылку! — кричал Рыжий. — Что вы скажете, мистер Томас, — правильно?
Мистер Томас улыбнулся, кашлянул и сказал, что мистер Артур хочет, видимо, чтобы он попал в участок. Тем не менее он согласился
Ни Эстер, ни Уильям не умели вальсировать, и все же они кружились по залу, получая от этого безмерное удовольствие. В польке и в мазурке они уже могли отличиться лучше. А потом танцевали кадриль и лансье, в которых приняли участие и господа, — и веселье стало всеобщим; даже на обычно угрюмом лице Сары заиграла приветливая улыбка, когда все дамы, взявшись за руки, закружились вокруг стоявших в центре зала мужчин. Потом цепочка начала завиваться туда и сюда, словно в лабиринте, и дамы то теряли, то внезапно находили своих партнеров. Но гвоздем бала был «контраданс сэр Роджер де Коверли». Обычно столь трезвая и рассудительная головка Эстер совсем закружилась в этом бешеном беге по залу — туда и сюда и снова обратно на свое место, да еще так, чтобы опередить остальных! Она не успевала опомниться, как снова наступала ее очередь, а вид ее дорогого Уильяма был так сладок ее душе, и какое-то странное волнение охватывало ее, когда она бежала навстречу молодому мистеру Престону, делала реверанс и бежала обратно, и так снова, и снова!..
Внезапно кто-то крикнул:
— Смотрите, заря занялась! — И в светлом дверном проеме Эстер увидела маленькую покачивающуюся фигуру одного из жокеев, мертвецки пьяного. И в это мгновение ей вдруг показалось, что все эти танцы, возлияния и поцелуи в темных беседках — все это очень дурно и не следовало ей поддаваться уговорам и идти на этот бал. Да как не пойдешь, когда мисс Мэри послала за ней и пообещала дать одно из своих нарядных платьев! Как можно отказать мисс Мэри? Тут из сада донеслись громкие голоса, и тощая женщина в белом муслиновом платье принялась обвинять в чем-то молодого мистера Престона, а тот очень решительно все отрицал. Эстер услышала голос Уильяма: он уговаривал кого-то не горячиться, утверждал, что произошла ошибка и что он и его приятели не желают, чтобы этот бал был испорчен, и вообще не допустят здесь никаких скандалов.
Сердце Эстер, наблюдавшей эту сцену, преисполнилось любовью к ее дорогому Уильяму. Какой он славный малый! Какие у него красивые широкие плечи и как здорово он осадил этого маленького сутулого человечка! Положив ссоре конец, Уильям подал Эстер жакетку, взял ее под руку, и они направились домой через весь маленький городок. Маргарет следовала за ними в сопровождении станционного носильщика, а Сара — со своим преданным поклонником, рыжебородым мужчиной, которого она подцепила на балу. Позади всех плелась Гровер, чрезвычайно озабоченная судьбой своего зеленого шелкового платья, подол которого, оберегая его от пыли, она задирала, пожалуй, слишком высоко.
Когда они вышли к станции, небо на горизонте уже порозовело, и голые холмы, протянувшиеся по горизонту от Ленсинга до Брайтона, казались еще более мертвыми в призрачном свете зари. Маленькие пташки чистили свои крылышки и, повинуясь требованиям зарождавшегося дня, летели к посевам.
Ночь была жаркой, душной, и даже в этот предрассветный час воздух не посвежел. Эстер внимательным взглядом озирала холмы. Ей припомнилось, как увидела она их впервые. Какое-то неясное воспоминание (быть может, вид этих холмов на утренней заре напомнил ей, как она увидела их тогда, на закате?) или стремление продлить этот сладкий миг, эти мгновения счастья, заставило ее приостановиться и шепнуть Уильяму: