Эстер Уотерс
Шрифт:
Вопрос был не слишком деликатным, и Эстер спросила:
— Ты, значит, ездишь вторым классом?
— Да, я теперь всегда езжу вторым классом. Пегги никогда на это не соглашалась, ну а по мне так и второй класс вполне хорош. Третьим ездить я не люблю, разве что с компанией, когда можно занять весь вагон. Так мы делали, когда отправлялись в Ньюмаркет или в Донкастер.
В купе, кроме них, никого не было. Уильям наклонился к Эстер, взял ее руку.
— Неужели ты не можешь простить меня, Эстер!
Она выдернула руку. Он встал, пересел на скамейку рядом с ней и обнял ее за талию.
— Нет, нет! Без глупостей. С этим у нас с тобой все
Уильям внимательно на нее поглядел, не зная, как к ней подступиться.
— Я понимаю, тебе трудно пришлось, Эстер. Расскажи мне про твою жизнь. Что ты делала после того, как покинула Вудвью? — И, не удержавшись, он неосторожно добавил: — У тебя был за это время кто-нибудь?
Вопрос задел ее за живое, и она сказала:
— Это тебя не касается, как я жила и был у меня кто или нет.
Оба замолчали. Потом Уильям заговорил о Барфилдах, и Эстер волей-неволей пришлось выслушать, как протекала жизнь в Вудвью последние восемь лет.
С Вудвью начались все ее беды, все мученья. Она попала туда в ту пору, когда жизненные соки остро забродили в ее юном теле, и Вудвью остался в памяти как самый яркий кусок ее жизни. Перед глазами Эстер возник обширный, добротно построенный усадебный дом, парк, луга, ферма в долине, длинная аллея вязов… Она снова увидела лошадей — стройных, под серыми попонами; круглые черные глаза внимательно поглядывали в прорези капоров; странные маленькие фигурки жокеев верхом… Вот они, один за другим — шесть, семь, восемь проезжают, как всегда, мимо окон кухни и скрываются под сводом вечнозеленых деревьев за воротами. Ей вспомнилось, как ликовали все, когда Серебряное Копыто вышел победителем на скачках в Гудвуде, вспомнился бал в Шорхемском Городском саду. Вудвью занимал слишком большое место в ее жизни, чтобы его можно было забыть; его холмы, люди, среди которых она там жила, врезались ей в память навсегда. Внезапно какая-то нотка, прозвучавшая в голосе Уильяма, заставила ее очнуться от грез, и она услышала, что он продолжает свой рассказ:
— Бедняга хозяин, это его доконало, он так и не оправился потом. Я позабыл тебе сказать, что скакал-то Рыжий и делал, что мог. Старт он упустил, пытался зажать лошадь в коробку, но ничего не получилось, у лошади, как на грех, резвости было хоть отбавляй, и не мог же он, черт побери, сидеть и зажимать ее, когда она его тащила и когда бинокль сэра Томаса — это главный судья — держал его под прицелом. Его, черт побери, больше не допустили бы ни до одних скачек, а на это уж он, понятное дело, пойти не мог даже ради спасения своего отца. Лошадь легко пришла к финишу первой, и на Кембриджширских ее так гандикапировали, что дали ей нести восемь стоунов. Это разбило хозяину сердце. Ему пришлось продать всю свою конюшню, и вскоре после этого он скончался. Чахотка свела его в могилу. Говорят, это у них в роду, они все рано умирают от чахотки. Мисс Мэри…
— Да, да, расскажи мне про нее! — воскликнула Эстер, которую все время не покидала мысль о миссис Барфилд и мисс Мэри. — Скажи мне, с мисс Мэри-то все благополучно?
— Да нет, не совсем. Она не может больше жить в Англии. На зиму ей приходится уезжать. В Алжир как будто.
Раздался скрип тормозов, вагон затрясло, и они выехали из туннеля на Блэкфрайерс.
— Мы как раз успеем поймать четырехчасовой на Пэкхем, — сказала Эстер.
Они побежали вверх по крутой лестнице, и Уильям прыгал через ступеньки так быстро, что Эстер вынуждена была крикнуть:
— Постой, Уильям, бог с ним, с поездом, не могу я бегать
Они едва успели взять билеты до Ладгейт-хилл. В вагоне они снова оказались одни, и Уильям предложил поднять окна, чтобы спокойнее поговорить. Ему хотелось рассказать Эстер о том, как неудача, словно рок, преследует некоторых лошадей, а ей хотелось узнать о судьбе миссис Барфилд.
— Ты прямо-таки души в ней не чаешь, что такое особенное сделала она для тебя?
— Все на свете… После того как ты уехал, она была очень добра ко мне.
— Рад это слышать, — сказал Уильям.
— Значит, они живут в Вудвью только летом, а на зиму уезжают в чужие края?
— Да, только летом. Да и больше половины угодий продано. Но у миссис Барфилд, у Ангелочка, — ты помнишь, ее у нас все называли Ангелочком, — у нее есть свой доход, примерно пятьсот фунтов в год, и это помогает им сводить концы с концами, но живут они, понятно, скромно. Не могут даже держать выезд, а в конце октября уезжают и возвращаются только в начале мая. Вудвью теперь совсем не тот, что прежде. Ты помнишь, они начали строить новые конюшни, когда Серебряное Копыто выиграл подряд два Кубка? Ну вот, эти конюшни так и стоят по сей день: стены и стропила.
— Скачки эти, видать, никому не приносят счастья. Не мое, конечно, дело, но только, будь я на твоем месте, бросила бы все это и взялась бы за какую-нибудь честную работу.
— А для меня скаковая лошадь всегда была самым верным другом. Если бы не скачки, что бы я сейчас имел?
— Так, значит, все слуги ушли из Вудвью? Интересно, кто где теперь?
— Ты помнишь мою мать, повариху? Она умерла два года назад.
— Миссис Лэтч умерла! Вот горе-то!
— Она была уже в преклонном возрасте. А дворецкого Джона Рэндела ты помнишь? Он работает где-то на Кэмберленд-плейс, неподалеку от Марбл-Арч. Заглядывает иногда ко мне выпить стаканчик пива. Сара Тэккер тоже устроилась где-то в городе. А вот про Маргарет Гейл ничего что-то не слышно.
— Я встретила ее как-то раз на Стрэнде. Я в тот день ничего не ела, и со мной чуть обморок не приключился. Так она повела меня в закусочную и накормила сосисками.
Поезд начал замедлять ход, и Уильям сказал:
— Вот и Пэкхем.
Они показали свои билеты и вышли на маленькую кривую улочку, застроенную невысокими домами и лавчонками; здесь трамваи, позванивая, прокладывали себе путь уже не в такой гуще человеческой, к какой привыкли на своих улицах лондонцы.
— Вот сюда, — сказала Эстер. — Надо идти в сторону Рэя.
— Значит, Джекки живет в Рэе?
— Неподалеку от Рэя. Ист-Далвич. Знаешь?
— Нет, сроду там не бывал.
— Миссис Льюис, — женщина, которой я отдала его на воспитание, — живет в Ист-Далвиче, это не так далеко отсюда. Я всегда схожу здесь. Думаю, ты не прочь прогуляться пешком с четверть часика?
— С тобой — сколько пожелаешь, — галантно ответил Уильям и пошел следом за Эстер, лавируя между прохожими.
Вскоре они уже были в районе Рэя, который открылся их взорам, словно большой парк, возникший на краю города и уходящий вдаль к сельским просторам. Район Пэкхсма заканчивался небольшим искусственным водоемом, красиво обсаженным деревьями; мальчишки пускали здесь игрушечные кораблики, и в воде резвился чей-то пудель. Две старые дамы в черном вышли из садика, густо заросшего штокрозами, и, пройдя несколько шагов, уселись на скамеечку полюбоваться осенним пейзажем. Уильям и Эстер шли все дальше и дальше, а Рэю, казалось, не будет конца.