Это было у моря
Шрифт:
If you were my head
I would be heard
K’s Choice My Head
Она кое-как дотащилась до коридора, что вел в холл. Теперь надо было пройти насквозь, через плотоядно чавкающие двери — в серую туманную улицу — в черном, в бесцветном — пробудившись от кошмара — или наоборот, заснувши? Затишье, царящее в помещении, добивало Сансу — ей хотелось как-то это нарушить — потому что в тишине в ее голове продолжали звучать ядовитые речи ее супруга, все больше проникая в и так воспаленные, усталые мозги: «Ну объясни мне ты, дорогая, как можно не заметить такого рода вещи, как располосованные запястья у любимой женщины?» Санса в отчаянии глянула на руки — обе кисти были словно расчерчены тонким черным маркером: три полосы на одной — восемь на другой. Дурацкая краска въелась в заживающие рубцы и, видимо, впечаталась туда уже навечно, как варварская татуировка. Теперь не надо было и денег
Она сползла по стене — идти вперед было невмоготу. Карман жгла коробочка с кольцом — надо было его сразу выбросить, но Санса не могла этого сделать. Почему-то Алейна не желала сотрудничать, ушла в тень, оставив Сансу наедине с ее проблемами. Алейна бы знала, что делать — она не стала бы прогибаться под Бейлиша — еще и потому, что обладала той чертой, которой обделили Сансу — у нее на все был готов ответ, словно был заранее подвешен на языке. Но Алейна ушла. Бейлиш был только ее, Сансиной, проблемой — ее наградой за все те гадости и слабость, что она допустила. Теперь смотри правде в глаза, Пташка. Тебе придется разбираться с этим самой.
Санса достала из заднего кармана газету, что оставил ей Петир, развернула, начала читать. На первой странице зияла странным образом четкая фотография, хоть и в черно-белом варианте. «Юное дарование находит свою вторую половину». Джоффри слащаво улыбается темноволосой — по крайней мере, так казалось на фотографии — миловидной девушке, держащей его под руку. Вокруг знакомые лица: Серсея с самой парадной из ее улыбок на красивом холодном лице, Роберт, схваченный вполоборота, с бокалом в руке, Мирцелла, одетая во взрослое платье и оттого кажущаяся почти ровесницей Сансы. Ее старая знакомая Оленна в черном платье до пола, субтильная, но с прямой осанкой и вечной лукавой улыбкой — смотрит на внучку. За ее спиной — двое юношей, чертами лиц смутно напоминающие новую невесту Джоффри: один коротко стриженый, другой — с пышными длинными кудрями, оба красивы, благообразны, уместны. Ничто не портит общий коленкор — все на своих местах, как шахматные фигуры перед началом битвы — королевы, притягивающие больше взглядов, чем «юные половины» — белая и черная, зрелость и старость, вокруг — верная свита. Кто первый на вылет? Мужья, дети, внуки? А ведь на месте одной из пешек могла быть и она, Санса. А вместо миловидных юношей — ее собственные братья, сестра…
Нет, этого быть не могло. Их пустили в расход сразу — чтобы у нее, у Сансы, было побольше за душой. И теперь эта напрасная жертва насытит только вот того персонажа, стоящего боком — такого неприметного в дальнем углу. Не пешку — но игрока, того, кто двигает фигурами. И они — и Сандор, и Санса — тоже на этой доске, просто в тени, ждут своей очереди на выход. Их извлекут изящным жестом, когда комбинация будет такова, что в них возникнет нужда. Как это все было мерзко…
Санса вытерла нос, перелистнула страницу. Скандал в одном из столичных подпольных борделей, где застукали известного политика — «дом терпимости» был ликвидирован, а политик ушел в отставку — скучно — что там дальше?
Вот оно. Криминальная хроника, на девятой странице. А тут сразу две вещи: небольшая статья под названием: «Жертвы августа: кошмар на побережье» и ее собственная физиономия в конце колонки, там, где располагались объявления о без вести пропавших. Она глупо улыбается со школьной прошлогодней фотографии, волосы еще длинные, распущенные по плечам по случаю фотосъемки — неудивительно, что никто еще ее не сцапал. Санса уныло посмотрела на себя годичной давности, и ей пришло в голову, что теперь у нее нет ничего общего с этой умильно улыбающейся в кадр ломакой. От той девочки ничего не осталось — никто ее никогда не найдет. Она сама бы не смогла, даже если бы хотела. Да и нужно ли?
Теперь оставалась статья. Жгущая ей душу, мерзкая, лживая писанина.
Тут все излагалось суше — это вам не гламурная хроника. Две смерти, две предполагаемые жертвы — почерк один и тот же, множественные повреждения, сексуальное насилие в обоих случаях. Старшую девушку еще и пытались побрить наголо, оттяпав половину скальпа. Имя предполагаемого убийцы — его уже окрестили «тень в овраге» — по местонахождению найденных тел жертв — пока не названо, группа местных следователей под руководством столичного эксперта работает над раскрытием преступления. Следующая предполагаемая жертва: пропавшая без вести дочь скоропостижно скончавшегося год назад крупного северного бизнесмена. Это о ней. Возможно, похищена с целью выкупа, остается шанс, что еще жива…
Ей
Санса бросила подозрительный взгляд на статью. Она не все прочла. Еще один абзац: «В связи с преступлением, разыскивается свидетель, Сандор Клиган, 28 лет от роду, частный охранник, последний раз видели 19 августа в приморском городе N. Особые приметы: ожог с правой стороны лица. Примечание: Особо опасен, может быть вооружен, предполагается возможная связь с преступником…»
И покатилось колесо — оно уже скоро их настигнет… Санса уткнулась в газету и зарыдала. Как же она будет со всем этим жить? Куда им теперь прятаться? В какую нору, в какую неведомую страну, где их не достанут щупальца Бейлиша и тяжелая поступь Горы? Почему их никак не оставят в покое? Потому что есть ее активы —и ненасытная жадность Бейлиша, решившего приступом взять весь мир — и ее в придачу: «Ты большая девочка — сама поймешь, когда время остановиться. Я же не Сандор Клиган. Увозить тебя силком я не хочу. Жду твоего добровольного шага в мою сторону. Скажем так, у тебя не больше месяца. Потом я начну расстраиваться — и ты, как преданная супруга — не очень верная, но это все впереди — начнешь неминуемо расстраиваться вместе со мной…»
Да уж, начнет. Сансе были неизвестны слабые месте ее супруга — а вот ему все про нее было ясно. Чем больше любимых людей в тесном окружении, тем доступнее и беззащитнее человек. Их секут за любовь. И кормят ею собак — озверевших чудовищ на службе у хитроумного демиурга… Как отвратителен этот мир, в котором игра идет по этим правилам. И тогда Сансе пришло голову, что единственное слабое место Бейлиша — это то, что он смертен, как и все они. И еще одно — она сама. Только ей под силу было подобраться к нему достаточно близко, чтобы дотянуться до его жизни. Ну что ж — если это кого-то спасет — может, оно того и стоит.
Санса усмехнулась. Вот уж романтика. Будут сидеть в разных тюрьмах и хранить друг другу верность: он — за выходки Джоффа, она — за мужеубийство. Разные дороги — одна судьба…
Она подумает об этом — но после. Сейчас ей хотелось забыть обо всем. Иначе голова лопнет. Санса встала, выбросила газету в стоящее в коридоре мусорное ведро — предварительно основательно порвав и скомкав ее — и прошла к выходу. Пересекла холл, вышла на улицу, под моросящий серебристый холодный дождь.
На улице было холодно, сразу перехватило дыхание, все тело покрылось мурашками. Зато дышится легче, чем в четырех стенах. Санса прошла к выцветшему кукурузному полю. Мертвые стебли все так же тоскливо шелестели на ветру. Санса зашла внутрь этого засохшего странного леса — истончившиеся, почти седые листья гладили ее по лицу, цеплялись за волосы. Там и сям валялись одинокие початки кукурузы, желтые, как шафран и твердые, как камень. Санса с детства ненавидела этот овощ, после того, как однажды отравилась этим канареечно-желтыми сладковатыми зёрнами, схомячив целую банку консервированной кукурузы. Больше она с тех пор ее в рот не брала. Но чаща, состоящая из сухих колосьев, болезненно притягивала Сансу — уж очень этот унылый, какой-то неземной пейзаж соответствовал ее состоянию души. Она словно влезла в выцветшую черно-белую фотографию — там, снаружи, слишком яркие краски, слишком жесткие игры. Хорошо бы остаться здесь, одним из стройных, легких стеблей, которые небрежно гладит ветер, запутываясь своей осенней заунывно-тревожной песней в тонких, как ее отрезанные пряди, листьях. Она будет вечно шелестеть под осенним дождем — засохнет, замрет — и не будет так мучительно больно. Он придет сюда искать ее — но никогда не узнает, не найдет ее среди сотен таких же, как и она сама, высушенных ненасытной землей и жарким летом, тянущихся к плачущему небу колосьев. Такие, как она, никому не нужны, в них не осталось жизни — годятся только на осенний жертвенный костер — чтобы согреть дыханье на один вечер, повеселить случайный взгляд радостной жадной россыпью оранжевых искр, пожирающих постылую плоть.