Это могли быть мы
Шрифт:
– Дай посмотреть, милая. Ты же храбрая девочка, да? Да, ты храбрая, храбрая девочка.
Делия снова ойкнула. В голубых глазах стояли слезы.
– Он сделал мне больно.
– Да, он – плохой мальчик. Но скоро будет не так больно. Дай я тебя вытру.
Она промокнула салфетками нежное детское личико. Девочка перенесла это молча, хотя наверняка должно было жечь. Кейт вспомнила, что у нее в сумке есть и пластырь – вот во что превратилась ее жизнь! И она радостным голосом предложила:
– Гляди, Делия! Пластырь с Томасом! Давай приклеим его!
Веселый паровозик на щеке Делии
– Я не хотел, мамочка! Ай! Мамочка!
– Ты вел себя очень плохо! Мы идем домой. Ты сделал больно хорошей маленькой девочке. Погляди на нее!
Крепко сжав его руку, она снова нацепила на запястье мальчика ремешок, не дававший убежать, и сняла коляску с тормоза. Кирсти выбилась из сил и обмякла, словно переваренная макаронина. Кейт снова обернулась, чтобы извиниться, но что она могла сказать? Оливия все еще сидела у стены, чуть покачиваясь.
Делия, с обезображенным лицом, слезла со стула и подошла к ней.
– Не плачь, мамочка!
Она обняла Оливию пухлыми ручками. Кейт выволокла своих детей на улицу и закрыла за собой дверь. За порогом она наклонилась к Адаму.
– Нельзя делать людям больно! Так делать нельзя! Ты меня слышишь?
Он заплакал. Было видно, что он сожалел о произошедшем и что, наверное, это было не нарочно, но он не знал, как это выразить и как перестать от злости бросаться на людей. И разве в этом он не походил на свою мать? Она понимала, какую боль причиняет окружающим: Оливии, Эндрю, самому Адаму, но никак не могла остановиться.
Когда Эндрю вернулся домой без четверти девять, она ждала его на кухне. Кейт не могла сидеть и просто стояла, обхватив собственные локти, словно в поисках поддержки. Эндрю, как обычно, был измотан поездкой. Он швырнул плейер на стол, не свернув наушники, хотя Кейт каждый вечер просила его так не делать.
– Привет, – коротко бросил он. – Господи, ну и денек! Да еще этот тиран… – он осекся. – Что-то не так? Дети?..
Она покачала головой. Дело не в детях. Во всяком случае, в том смысле, в котором имел в виду он. Она открыла рот, но поняла, что не в силах объяснить, чем же ее так расстроил этот день.
– Господи… С тобой все в порядке?
К собственному ужасу, Кейт поняла, что наконец, с двухлетним опозданием, плачет.
Прошло четыре дня. Кейт пережила их с невероятным трудом – непрерывный конвейер подгузников и рева. В субботу Эндрю был дома – Кейт никогда не бывала так рада, как при его возвращении вечером в пятницу, – и она уговорила его сводить обоих детей на прогулку. Точнее, она плакала до тех пор, пока он не согласился. С того дня, как она заплакала после похода к Оливии, Кейт открыла для себя слезы и использовала их во всех видах. Слезы злости, говорившие «не связывайся со мной». Одинокие слезы жалости к себе в туалете. Тихие слезы. Слезы, сотрясающие все тело. Слезы, заставляющие раскачиваться взад и вперед.
–
– Все равно. Просто… – ее глаза начали наполняться слезами. – Просто уведи их, хорошо?
– Хорошо. Господи!
Они ушли, и воцарилась блаженная тишина. Кейт пила ее, словно лучшее вино. Кейт наслаждалась ей, слонялась по комнатам, пусть и усеянным игрушками и грязной одеждой: время в одиночестве было слишком бесценным, чтобы тратить его на уборку. Она уже собиралась сварить себе кофе, когда в дверь позвонили. Нет, это был не Эндрю – он уходил с ключами и уж точно даже ему было не под силу потерять их так быстро. Она открыла дверь. На пороге, одетая в мешковатые холщовые брюки и бесформенный джемпер, стояла Оливия.
На секунду Кейт задумалась, впускать ли ее, как будто все правила их дружбы на время перестали действовать.
– С Делией все в порядке? – спросила она напряженно и отступила, пропуская – но не приглашая – Оливию.
– Вернулась к бабушке с дедушкой.
Оливия встала, сплетя руки перед собой.
– А… И?
– С лицом все в порядке. Боюсь только, что может остаться шрам. Но Адам в этом не виноват.
Кейт включила чайник.
– Ну, он виноват. Это он ее поцарапал.
Не просто поцарапал. Он полностью утратил контроль над собой, отчаянно брыкаясь, чтобы вырваться из ее хватки.
– Он не хотел, это была случайность, – Оливия подошла к кухонной табуретке. – Кейт… Прости, что я так себя повела. Я должна рассказать тебе, почему так отреагировала.
Кейт ждала, и Оливия со вздохом продолжила:
– Это не так просто объяснить.
Кейт не стала ей помогать. Чайник выключился, но она не шелохнулась.
– Отец Делии… Он не захотел иметь с нами ничего общего. Он женат, у него семья. У нас был роман.
– Понятно.
– Когда я узнала, что будет ребенок… ну… я была немного… не в себе.
– Не в себе? – покосилась на нее Кейт.
– Понимаешь, я думала, что он вернется ко мне, когда родится дочь. Потом, когда он не вернулся и я осталась одна в своей квартире… В общем, тогда я это и сделала.
– Что сделала? – Кейт посмотрела на чайник, жалея, что ей нечем занять руки.
– Я оставила девочку у него на пороге. Был март. Ты знала, что младенцы могут довольно неплохо переносить холод?
– Нет, не знала…
– В общем, с ней все было в порядке. Его – ее отца – даже не было дома, но кто-то заметил девочку и вызвал полицию. Ее продержали ночь в больнице, откуда ее забрали мои родители.
– А ты?
– А… Понимаешь, у меня… биполярное расстройство. – Оливия положила руки на стол. – Я не сумасшедшая, Кейт. Я никогда бы не причинила вреда твоим детям. Конечно, я пью таблетки. В основном я просто нахожусь в подавленном состоянии, иногда впадаю в депрессию. Очень-очень редко наступает маниакальная стадия. Я не знаю, что реально, а что нет. С тех пор подобного не бывало, но она никогда не будет жить со мной. Постоянно, во всяком случае. Я не могу рисковать причинить ей вред. Это худшее, что я могу себе представить.