Этот мир не для нежных

Райнеш Евгения

— Впрочем, нет. Не могу... Я не могу себе этого даже представить....

***

... В голове шумело, что-то лопалось с тошнотворным чмокающим звуком, ныли, раздираемые внутренней, невидимой миру болью руки, ноги, крутило еле сдерживаемой тошнотой живот. Откуда-то из центра, от солнечного сплетения всё-таки поднялась грязно-зелёная муть, залила глаза, подпёрла к горлу. Он не мог больше сдерживать рвущийся наружу нарыв. Одним прыжком, хотя практически на ощупь, подскочил к унитазу, тело сотрясло дикой дрожью

и все, что сдерживалось эти страшные, долгие дни, выплеснулось с конвульсиями. На секунду стало легче, он уперся лбом в холодный гладкий фаянс, перевёл дух.

Только краткий миг передышки и внутренней спасительной тишины.... Но тут же задергались крупной, дробной дрожью руки, скрутило ноги, никаким, даже самым напряжённым усилием воли он не мог сдерживать приступ. Голова, только что упиравшаяся в спасительную прохладу, резко дернулась, как на шарнирах, и он свалился навзничь на пол, продолжая биться во всё усиливающемся припадке.

— Так вот как становятся банхалом, — то ли сказал вслух, то ли мысль пронеслась вдогонку уходящему за грань разуму.

«Язык», — ещё подумал он сквозь надвигающуюся сквозь боль темноту, которую ждал, как спасения, — «Нельзя прокусить язык, нельзя», и тут же упал в этот мрак, лязгнув зубами. Изо рта последним вздохом вывалился окровавленный комок плоти — это был кончик языка, который он всё-таки откусил на последней волне спазма. Но уже этого не заметил. Разрываемый на части хансанг замер, распластавшись на холодном полу уборной, забрызганном серыми клочьями блевотины и мелкими брызгами крови. Это беспамятство стало спасением для него.

***

Лив могла ожидать, что площадь главного города Ириды будет прекрасной, и прекрасной вдвойне, но такого великолепия она и представить не могла.

Если посмотреть с высоты птичьего полёта, то главный и единственный город напоминал большое колесо. В самом центре его сияла в самом прямом смысле этого слова радужная площадь. А сердцем площади была великолепная башня — хрустальная, из маленьких прозрачных кирпичиков, выложенных не в ровные ряды, а крест-накрест. Хрустальный символ Ириды дипломатично не имел своего определенного цвета, но тысячи граней этих маленьких кирпичиков бликовали всеми цветами радуги, вбирая и отражая красочный хаос, поднимающийся, кажется от земли.

От башни на семь сторон цвета разбегались широкие проспекты, разделенные только цветом. Красный, синий, зелёный... Семь искрящихся путей расходились полосами по грандиозному кругу, обрамляемому, но не сжимаемому такими же разноцветными зданиями, определяющими далекие границы сияющего простора. Сквозь постоянно сползающий на глаза капюшон Лив не могла в точности рассмотреть, что именно раскрашивало площадь в семь цветов. А на самом деле, это прямо из земли, словно гроздья ягод, росли небольшие лампочки, надежно спрятанные между узкими расщелинами плит.

Оставалось загадкой, как такие крохотные светильники могли освещать отведённый участок до самого, как казалось,

неба. Но пересекли уже две границы, и Лив явно видела, как и найхау, и Джонг, и она сама становились то красными, то оранжевыми, и вот-вот должен был прийти черёд жёлтого. Ей захотелось вытянуть руку, чтобы не упустить момент и увидеть, как один цвет на ладони явно перейдет в другой, но девушка вспомнила, что на ней сейчас тяжёлые тёмные перчатки, и с досадой крепче вцепилась в гриву найхау.

Впрочем, о досаде она забыла тут же, слишком уж много всего нового окружило её, завертело, увлекло сияющими обещаниями в водоворот грядущих событий. Перепуталось в голове чувство ночи и дня. Когда найхау с двумя седоками ступил на эту площадь, явно начинался полдень. Тем не менее, освещение было словно искусственным, потому что не бывает, наверное, собрано в одном месте столь явно граничащим между собой и столь ярко выраженных цветов. Каждый проспект от башни вел к определенным зданиям, стоящим по кругу площади. И кажется...

«Ой, ой, ой», — подумала Лив. Кажется, среди них были магазины. На некоторых зданиях мерцающим неоном появлялись и исчезали, сменяя друг друга, какие-то картинки, явно призывающие зайти и, как минимум, посмотреть. Она умоляюще оглянулась на Джонга. Да, у неё не было своих денег. Да, им нельзя было спешиваться с коня, и идти туда, в толпу, где каждый и любой сразу же понял, что никакие они не хансанги. Собственно, в данный момент они были преступниками, и Джонг пошел на это ради неё, и она должна быть ему благодарна. Но...

Но она так давно не ходила по магазинам. Наверное, целую вечность. Лив прикинула про себя, получалось, вообще-то не больше двух недель, но ей казалось, что вечность. А какие магазины могут быть на таинственной Ириде, и что там могут продавать, это она и представить не могла. И знала, что если не посмотрит хоть краем глаза, то никогда себе уже этого не простит.

Джонг её умоляющий взгляд понял очень даже правильно. Он тоже подумал «Ой, ой, ой», но засмеялся и покачал головой. Отрицательно и твёрдо. «Никаких магазинов, Лив», — говорили его глаза. Ну, так она прочитала в его взгляде.

«Ладно», — молча, но печально ответила она ему. Его правда. Площадь, полосатая разноцветным торжеством, казалась величественно малолюдной в центре, но чем ближе подходили снопы красок к зданиям, тем растрёпаннее и суетливее становилось пространство. Ощущение расфокуса надвое приобрело просто катастрофические масштабы.

А ещё, оказывается, было шумно, чего Лив, покорённая внезапно открывшимся видом, сначала не услышала. Хансанги, как правило, не переговариваются между собой, им это просто незачем. Поэтому в замке, если только рыцари Шинга не общались с Лив, стояла торжественная тишина. Но, оказывается, между парами, собравшимися в одном месте, происходят очень шумные и живописные диалоги. Это общение, выплеснувшееся за ворота замков, усадеб и просто жилых домов, заливало окраины площади нарастающим гулом.