Этот мир не для нежных
Шрифт:
Хуже уже быть просто не могло. Лив трепыхалась в крепких руках одного из хансангов Теки.
Глава 5. Геннадий Леонтьевич – мастер интриг
— Небу можно придать звук, если учесть, что в каждой фазе семь букв. Придай каждой букве номер спектра, высветишь последовательность волны. Тогда очень легко расшифровывается весь алфавит. Луна диктовала братьям славянские знаки. Они же ориентировались на более древние начертания. Но не только Луна, но и Солнце, идущее по созвездию зодиака, дает понимание. Оно вносит свои поправки, приближая лунные дуги к угловатым созвездиям. Так родились два алфавита — лунный и звёздный. Лунный — прописной,
Геннадий Леонтьевич, строго глянув поверх очков, повысил голос. Мин, в конце концов, втиснувший своё большое тело в кресло-качалку, развалился в блаженном ничегонеделанье, вытянул с удовольствием ноги и уже практически засыпал. Только из уважения к изобретателю он шевелился ещё какими-то слабыми попытками показать заинтересованность, вслушиваясь в вечный каскад слов, который окутывал гения, словно индивидуальный и ничем не смываемый запах. Но так как Геннадий Леонтьевич бормотал постоянно, демонстрировать уважение было уже выше всяких сил. Блаженная прохлада и не менее блаженный покой, что ещё надо для счастья вечно занятому государственными делами хансангу? Разве, что немного, совсем чуть-чуть вздремнуть...
— Ты только подумай, каждый может назначить себя центром, потому что центра нет! Нет его, нет... Когда каноник открыл для себя, что Солнце в центре мира, а Земля вращается вокруг него, в этом не было ничего основательно разрушающего мироздание. Ну, да, Земля вывернулась из центра, оказалась на задворках, но все же оставалось понятие центра, вокруг которого все вращается. Эзотерик — вот кто, на самом деле, потряс основы! Он открыл то, что центра вообще не существует. Как это тебе, а?
Голова Мина снова безвольно упала на грудь, а перед плотно сомкнутыми очами поплыли кружащимися парами звёзды, два ярких солнца и одна луна. Луну он видел однажды, когда изобретатель провел его через вывернутую наизнанку сферу в непарный мир. Джемин был в восторге от этого смазанного неустойчивого пятна на темном, клочкастом, рванном ночными тенями облаков небе. Мину же это совершенно не понравилось, и если бы не страсть его хансанга к познанию нового, он бы ни за что не отправился ещё раз в это унизительное путешествие.
— Эй, ты! — Изобретатель визгливо позвал уже совершенно упавшего в блаженную дрёму жёлтого стража, и Мину пришлось спешно открыть глаза и притвориться, что закрыл он их исключительно из невероятного восхищения перед мудростью Геннадия Леонтьевича. В грудь хансангу уставился корявый указательный палец:
— Между прочим, по вашей вине я сейчас тут рискую всем, что у меня есть. Хотя я всеми вашими этими понятиями просто брезгаю. Да, да... И не смотри на меня хмурым взглядом... Нет, нет... Таким преданным тоже не смотри. Ах, чтоб тебя!
От возмущения гений зашёлся в надрывном кашле. Когда этот тщедушный человек начинал выворачиваться внутренними сотрясениями, Мину всегда казалось, что он вот-вот отлетит в мир иной. Вместе с новым приступом кашля душа изобретателя оторвётся от тела и улетит обратно в вывернутую сферу. Так казалось Мину, и каждый раз он пугался, когда Геннадий Леонтьевич вдруг давился астматическими приступами.
Хансанг начал выбираться из кресла, в котором, честно говоря, немного застрял, когда скрипнула дверь, открываясь настороженно и аккуратно, и тут же резко бабахнула о косяк, захлопываясь сквозняком. На пороге появился Джемин, сжимая полуобвисшую в его руках девицу.
Девица была растрёпанная, бордовая лицом и зачем-то облачённая в доспехи зелёных, которые лохматились обрывками тряпок, торчащих из-под них.
— И это она? Главная фишка? — Джемин наконец-то выбрался из кресла и присвистнул от разочарования. — Тю—ю—ю...
Лив ошалело разглядывала небольшую комнату, больше похожую на библиотеку, чем на что-либо иное, хотя ней не было никаких книг. На полках сплошных стеллажей, полностью скрывающих стены,
— Старика-то за что?! — недавнее потрясение придало Лив бесшабашной смелости. — Он разве виноват, что родился без хансанга? И я тоже не виновата, но хоть сильная и молодая, а вот его за что вы мучаете?
Она прямо вся пылала справедливой яростью, и, может, поэтому не заметила, что жёлтые стражи смотрят на неё растеряно и даже чуть виновато. Геннадий Леонтьевич, откашлявшись, вырвался из её заботливых рук. Теперь гневом пылал он:
— Глупая птица! — потихоньку, словно пробуя голос после приступа кашля, произнёс он и упёрся, по своему обыкновению, скрюченным указательным пальцем почти в нос Лив. Накал его гневной речи повышался и креп. — Какого лешего ты попёрлась на соседнее поле?! Я тебя куда привел? Куда?
Палец, было исчезнувший, опять возник у носа Лив.
— Куда?! — оторопело переспросила она. Для пленённого узника, которого собираются подвергнуть чему-нибудь очень неприятному, Геннадий Леонтьевич выглядел довольно нагло и напористо.
— Я тебя сюда привёл! Вот сюда! — Изобретатель шустро подбежал к одному из Теки, и ткнул пальцем уже в него. — К жёлтым стражам я тебя привёл, к проводникам. Какого лешего ты отправилась на зелёное поле? Цветочки нюхать? Веночки плести! Тебе проблем было мало? Приключений захотелось?
Лив, сражённая таким неожиданным напором, растерянно поглядела на жёлтых хансангов, словно искала у них теперь уже поддержки. Парни, кстати, тут же приободрились и уставились на девушку с молчаливым укором, и даже, кажется, готовы были что-то сказать о глупости и неразборчивости связей Лив. Но изобретатель перехватил эти их взгляды и решительно изменил объект своих нападок:
— А вы, дуболомы! Стражи границ называетесь! Я вам эту птицу поручил, а вы отбить не могли? На своем же поле чужим стражам отдали?! Ох вы, хансанги замка Теки, стражи жёлтого поля, мои доверенные лица! На что вы годитесь, дуболомы?! Одну маленькую, беззащитную птицу сберечь не сумели?
В общем, Геннадий Леонтьевич орал, они, все трое, стояли почему-то на вытяжку с понурыми лицами, а Лив пыталась себя утешить, что эта ситуация гораздо лучше той, в которой её догоняет толпа близнецов радужного города и разрывает на части. По опыту она знала, что изобретатель, в конце концов, выдыхается. Что и случилось через несколько минут.
Геннадий Леонтьевич, тяжело дыша, словно от тяжело проделанной физической работы, замолчал, подошел к столу и стал пить воду из красивого графина, пара к которому стояла тут же, маня отблесками свежей вкусной воды. Изобретатель пил жадно, словно это он, а не Лив, несся сейчас в неповоротливых доспехах по чужому городу, уходя от погони. Девушка сглотнула. Ей было жарко, и очень хотелось пить. Но никто не предложил.