Ева
Шрифт:
Нежный ангел подарил Палпатину свою невинность. Интересно, зачем такие жертвы?
Но жалкое зрелище не затронуло бы Вейдера ни на миг — этих сцен он наблюдал превеликое множество, и частенько, проклиная старого развратника, стремительно выскакивал из приёмной, куда охрана выводила просительниц после ночи просьб. Там они некоторое время сидели, приходя в себя, и Вейдеру всегда казалось, что это не люди, а мусор, грязь. Выкинутые яркие и измятые обёртки от мороженого.
Эта девочка была измята и испачкана так же, как и прочие, но кое-что отличало её
Она была трезва.
Встречи с Палпатином боялись, и, как бы ни важны были просьбы, с которыми женщины отправлялись к нему, ни одна не могла отказаться от милосердной порции счастья.
Только приняв наркотик, они осмеливались заговорить с Императором.
Эта, кажется, даже не пила алкоголя.
Её просьба была так важна и так терзала, что девушка не стала туманить свой разум. Всё, что вытворял с ней похотливый старый сластолюбец, она перенесла в трезвом уме, чтобы в решающий момент попросить внятно и добиться успеха.
Невероятное мужество.
Нет, Палпатин не был склонен к садизму, он не колотил своих любовниц, и если они и кричали, то только от удовольствия. Если бы она сказала "нет" очередной фантазии Императора, её вытолкали бы взашей тут же. К чему возиться с одной несогласной, если кругом тьма согласных? Но Палпатин мог сделать с ними всё, что взбредало ему в голову; мог придумать нечто настолько извращённое и откровенное, что возбудился бы и самый прожженный извращенец.
И вытерпеть насилие добровольно, в присутствии Алой Стражи?
Для юной невинной девочки это поступок, однако.
Но больше всего поразили Вейдера её глаза: светлые, изумительной чистоты и хрустального покоя.
После пережитых страха и боли девушка внешне была спокойна, а под хрупкой коркой льда бушевала исступленная одержимость.
Жертва была принесена напрасно — её не услышали.
Палпатин на обращённые к нему слова только невнятно прохихикал и велел вывести просительницу, как только она повторила вопрос.
Или вовсе отказал.
И крохотная тощенькая девочка, пережив такую жуткую ночь и получив отказ, была доведена до отчаяния настолько, что посмела обратиться тут же ко второму ситху?!
— Прошу вас, выслушайте меня!
Её голос был тверд, ни тени истерики. Впрочем, нет. Истерика — это её исступленность, её бесстрашие, её готовность идти до конца.
— Подойди, — велел Вейдер.
Она приблизилась к нему быстро, не колеблясь и не обращая внимания на издевательские взгляды охранки Палпатина. Она снова предлагала себя, откровенно и смело, и сделала бы это снова и снова. Это не продажность, как легкомысленно полагали идиоты, скалящие зубы и хихикающие по углам. Это уже бой. Она будет приставать к ситхам до тех пор, пока не кончатся силы.
— Помоги мне, — велел Вейдер.
С утра у него ныло и дергало колено. Новый протез беспокоил, и ситх при ходьбе чуть заметно прихрамывал. Хромота не укрылась и от взгляда просительницы — она тотчас с готовностью подступила к Вейдеру, со стороны именно больной ноги, и он почувствовал, как её тонкие, полудетские
Наивное дитя, неужели она, правда, поверила, что ему нужна её помощь?
Ситх прихватил мизинцем и безымянным пальцами край своего плаща и закинул свою тяжелую руку девушке на плечо, словно вороновым крылом укрыв тонкое тельце, скрывая и её испачканное помятое платье, и предательское алое пятно от взглядов посторонних.
— Идём.
Под его рукой тонкое плечо дрожало, девушка была измучена и истерзана, но её цель и её просьба помогали твёрдо держаться на ногах.
В своих апартаментах, больше похожих на мастерскую или лабораторию, Вейдер, наконец, снял с её плеча руку, и девушка отстранилась от него, хрупкие пальчики скользнули по чёрному комбинезону, и она отступила от ситха, по-прежнему глядя на него хрустальными ясными глазами.
Даже не прикасаясь к ней, Ведер ощущал крупную дрожь, которая сотрясала тонкое тело. Несмотря на то, что просительница сохраняла спокойный вид, истерика была на подходе, готовая пролиться слезами. Вейдер не готов был слушать рыдания, и ещё меньше ему хотелось выступать в роли утешителя.
— Идём, — велел он, двинувшись по направлению к своей камере медитации. Она бросила быстрый взгляд в сторону механической сферы и закусила губу, опуская заалевшее лицо. Все знают, что там Лорд ситхов может снимать свои доспехи и обходиться без своего костюма. Значит, думала она, ночь продолжится.
И всё же, она пошла за Вейдером, не колеблясь.
Впрочем, самому Вейдеру было глубоко наплевать, что она там себе воображает. Он просто хотел поскорее покончить с этим делом; к досаде от беспокоящего его протеза примешивалась добрая толика злости на Палпатина, который мог бы и оплатить полученный презент.
В камере Вейдер уселся в свое кресло, положив руки на подлокотники и устроив пальцы на кнопках пульта управления. Девочка, проскользнувшая за ним, оглядывалась по сторонам даже с каплей страха. Пространство внутри было крохотным и больше походило на медицинский кабинет, что тоже не делало атмосферу более располагающей к легкой и непринужденной беседе.
Вейдер нажал кнопку, закрывая сферу, и девушка на миг отпрянула от ситха, испугавшись громкого механического звука. Вейдер пустил газ, которым дышал обычно, и, откинув голову на спинку кресла, коротко велел:
— Дыши.
Раздался высокий звук — что-то среднее между свистом и пением металла. Это вакуумные помпы прихватили его шлем и сняли его. На лицо ситха опустился дроид и с легким щелчком отстегнул маску, отнеся её в сторону, и Вейдер, подняв голову со спинки кресла, взглянул на девушку внимательными светлыми глазами.
Сколько ему тогда было? Тридцать шесть? Тридцать семь?
Тот год был тяжёлым, по-настоящему тяжёлым для него.
Бои не прекращались, война поглощала всё больше территорий, и он практически не покидал свой флагман. Схватки становились более ожесточёнными, и частенько ему приходилось самому присутствовать на поле боя.