Евангелие от Иуды
Шрифт:
Паника – это пережиток язычества, дитя бога Пана, великого и загадочного в своей неприкаянности на фоне олимпийского здравомыслия. Лео обуяла чистая, языческая паника: он задыхался, грудную клетку будто сдавливало тисками. Он чувствовал одновременно обособленность от внешнего мира – и абсолютную перед этим миром беззащитность. Ему казалось, что он должен сейчас находиться в каком-то другом месте. Лео продолжал идти. Часбольше – как там, интересно, неугомонные студенты, заждавшиеся лекции? – он просто шагал вперед. И вдруг остановился у почтового отделения, где стоял ряд телефонных будок. Клочок
По телефону голос Джека казался совершенно спокойным.
– Я не знал, когда ты вернешься, – сказал он. – Где ты был? Мэдди говорила что-то о Лондоне… – Она могла по-прежнему быть там, рядом с ним.
– Да, – сказал Лео. – В Лондоне. Джек, что случилось? – Люди шли мимо будки. Безликая толпа прохожих. Туристы дети, цыганка с младенцем у груди.
– Я думал о тебе, – сказал Джек. – Конечно же, думал, после всего случившегося… То есть, твоя же квартира… Прости, я путано излагаю мысли. Но я думал о тебе и не знал, как с тобой связаться.
– Ничего страшного. – Как это – ничего страшного? Почему Джек должен говорить едва ли не извиняющимся тоном, а Лео – отказываться от его извинений, словно кто-то из них нарушил правила приличия?
– Я не знаю, пришлют ли тебе повестку…
– Джек, что случилось? – повторил свой вопрос Лео. – Господи, что же случилось?!
– Значит, «Господи»? – На том конце провода раздался неуверенный смешок. – Не уверен, что это подходящее выражение.
– Просто скажи мне, что случилось.
Последовала пауза.
– Думаю, нам лучше встретиться.
Джек сохранял абсолютное спокойствие – вот что пугало больше всего. Он был спокоен, как будто вел дипломатические переговоры. Спокоен в полиции, в посольстве, в офисе магистра, в морге на опознании останков. Постоянно звонил телефон, а он отвечал, слегка нахмурившись, и во время разговора всегда смотрел в пол. Ровным голосом отдавал распоряжения, как будто решения эти, какими бы важными они ни были, не требовали личного участия. Таким тоном договариваются о покупке недвижимости, о поступлении на работу или о торговой операции.
– Нет, сейчас я приехать не могу, – сказал Джек кому-то по телефону. – Я приеду, как только освобожусь, а сейчас я занят.
Лео обвел взглядом знакомую комнату. Мэделин смотрела на него с фотографии в серебряной рамке на пианино. Она, кажется, улыбалась, как будто спланировала все это заранее. На полу под пианино валялась английская газета. Он увидел небольшой заголовок внизу страницы: «Жена дипломата упала с крыши». Лео ощутил новый прилив панического ужаса – ощутил полнейшую нелепость и тщету всего в этом мире.
После непродолжительной паузы телефон вновь зазвонил, но на этот раз Джек почему-то говорил иначе – мягче, нежнее.
– Мамочка поранилась, – сказал он, имитируя детский голос. – Да, я скоро к вам приеду. А ты тем временем присматривай за Бут. Хорошо, Кэтц? Да, все в порядке. Ведите себя хорошо, а я скоро к вам приеду. – Он с чрезвычайной осторожностью вернул трубку на рычаг.
– Что случилось? – спросил Лео. – Можешь объяснить мне, что случилось?
– Она погибла. Вот что случилось.
– Но как?
В кухне кто-то был –
– Как же надоела их суета, – сказал Джек Лео, когда женщина удалилась. – Я знаю, что они руководствуются наилучшими побуждениями, но как же мне надоела их суета…
МИДужасно нагнетает атмосферу, понимаешь. Сплочение, вот как они это называют. Сплочение перед лицом врага. Сраный «Гэтлинг» заел, оборона прорвана, а они, мать их, сплачиваются. – Он отвернулся, взглянул на пианино с семейными фотографиями, на окно, за которым начинался внешний мир. На муху, бившуюся головой об оконное стекло с отчаянным упорством. – Ты знал, что у нее был ключ? – внезапно спросил Джек.
– Ключ?
– От твоей квартиры.
Лео, неожиданно для самого себя, тщательно подбирал ответные слова, взвешивая возможные последствия сказанного. Он не мог разобрать подтекст ситуации, не понимал ее нарочитой обыденности, к тому же его смущал оттенок фамильярности.
– Наверное, остался с тех пор, как вы помогали мне переехать.
Джек кивнул.
– Понимаешь, квартира была заперта. Полицейские привели портье, чтобы тот открыл замок. А на столе они обнаружили ключ. Конечно, тогда они назвали это несчастным случаем. Так мне заявили в магистрате. Кстати говоря, она хочет с тобой поговорить.
– Кто?
– Следователь, Лео. Следователь. – Джек говорил необычайно терпеливо, как будто имел дело с недалеким ребенком.
– А ты не считаешь, что это был несчастный случай?
Он улыбнулся, как подобает улыбаться дипломату, выигравшему очередное очко в переговорах.
– Дорогой мой Лео, – тихо вымолвил он, – я знаю, что это не был несчастный случай.
– Ты это знаешь?
Джек взглянул на него. Интересно, подумал Лео, что в этот момент творится в его голове, что скрывают эти глаза? Что происходит в серой желеобразной массе, скрытой за красивым высоким лбом? В исповедальне лица не видно, Видишь лишь тусклую тень, которая изливает душу, но не показывает своих очертаний. Знаешь только пол. И социальное положение. Иногда, не всегда, угадываешь образование и уровень умственного развития. Но никогда не видишь лица – эту маску панического страха и стыда.
– Странно, что она никогда тебе об этом не говорила, – сказал Джек. – Вы ведь были так близки… Я думал, она доверит эту тайну своему лучшему другу, отцу-духовнику…
– Какую тайну?
– Мэдди уже не в первый раз пыталась покончить с собой. Ты разве об этом не знал? Не знал? Разве она не рассказывала об этом своему духовнику? – Он хихикнул. На лице Джека преобладали два цвета: белый и серый, – сочетание горя и отчаяния, но говорил он с интонацией дружелюбной, покровительственной, с интонацией Винчестера и Кембриджа, с интонацией человека, который долгие годы был на высоте, не прилагая особых усилий. – Мэдди не нужны были утешительные слова из уст священника. Она была больна, Лео.Ей нужен был врач, психиатр, но она, разумеется, и слышать об этом не желала. Поэтому она нашла замену в твоем лице. И даже не рассказала тебе…