Евгений Шварц. Хроника жизни
Шрифт:
Правда, тут возникает несколько иная версия. Возможно, его «неуход» из кино был вызван не творческими причинами, а от безденежья. В те времена, прежде чем написать сценарий, следовало подать заявку на него. Если её одобряли, с автором заключали договор, ему выдавался первый аванс. После этого он писал расширенное либретто листов этак на полтора-два. Если студия принимала и его, автор получал второй аванс. Сценариев заказывалось много, распределялись они в план и впрок, в резерв картин. А из-за малокартинья, к примеру, в 1951 году все студии СССР выпустили всего семь художественных фильмов, запасные варианты снимались с производства, и авансы оставались у авторов, так как это происходило «не по их вине». Иногда заявки и подавались ради этих авансов. Если, конечно, студия (или сценарный отдел) относились к писателю хорошо.
А безработные режиссеры подчас становились редакторами. Им стал и Михаил Шапиро, который, кстати, как-то сказал: «Вы
Театр — не киностудия. Театрам надо много пьес. И «Первым годом» заинтересовался Н. П. Акимов. На совещании в Управлении по делам искусств 29 мая 1948 года, посвященном вопросам репертуара и работе с драматургами, он сказал: «Произведением, которым наш театр располагает морально (но не формально!), является киносценарий Шварца, прекрасный, на мой взгляд, — «Первый год», о судьбе молодого супружества, т. е. об этапе в жизни молодых людей, которым обычно заканчиваются другие пьесы — счастливым браком. Здесь с этого момента начинается пьеса, и оказывается не все так просто и гладко в жизни. Сейчас это произведение имеется в виде киносценария, который проходит стадии обсуждения, его упрекают в некинематографичности и обилии диалогов. Нас же это как раз устраивает — нет надобности инсценировать, это почти готовое произведение. И в том виде, в каком находится сейчас это произведение, оно нам чрезвычайно интересно. И мы рассматриваем его как нужный материал». На самом деле Николай Павлович вовсе не был в восторге от сценария, но театру, как всегда, очень была нужна «современная пьеса».
Сейчас этот сценарий воспринимается как предчувствие, наставление дочери, которая собиралась замуж. «За это время произошли у нас такие события, — записал Евгений Львович 6 апреля сорок девятого года. — Наташа 28 марта вышла замуж за Олега Леонидовича Крыжановского. Ему тридцать лет. Он только что закончил диссертацию по своей специальности (кандидатскую). Он энтомолог. Производит впечатление простого и хорошего. Ко всему этому я ещё не привык. Понимаю все происходящее несколько умозрительно. В ССП невесело. Атмосфера, от которой хочется кричать караул. Как всегда в поворотные моменты жизни Союза, вылезает всякая сволочь и делает свои дела. Пьесу, которую я читал в Комедии, и сценарий, всё, очевидно, придется на время забыть… Вообще было несколько периодов в жизни. И очень мрачные, почти невыносимые. И с просветлениями. Самый мрачный период — это февраль. Особенно мрачной была ночь, когда мы с Наташей увидели северное сияние, которое полыхало по всей северной части неба до самого зенита. Это было очень страшно. Приходятся признать, что жизнь идет к концу. Смерти я никогда не боялся, но за эти дни раза два подумал с ужасом: неужели придется умирать в таком дерьме? Безобразно шла жизнь в иные дни…».
«Мерзопакостные» времена вновь наступили в январе сорок девятого года, когда началась кампания борьбы с безродными космополитами. И все-таки рано Евгений Львович начал говорить о смерти, ведь ему ещё только пятьдесят два… И это не только в записи, только что воспроизведенной. Вспомните — в стихах:
Я вынужден поверить, что умру. И я спокойно и достойно представляю, Как нагло входит смерть в мою нору, Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю…Или — в другом стихотворении той же поры — «В трамвае»:
Грудной ребенок, пьяный в доску, О крови, о боях ревет, Протезом черным ищет соску Да мать зовет, все мать зовет… Увы! Позаросла дорога, И к маме не найти пути. Кондуктор объявляет строго, Что Парки только впереди.Или — герои поэмы «Страшный суд» того же времени встречаются уже по ту сторону жизни:
И только в очереди На страшном суде, Стоя, как современники, рядышком, Они узнали друг друга И подружились. Рай возвышался справа, И Клавдия Гавриловна клялась, Что кто-то уже въехал туда: Дымки вились над райскими кущами. Ад зиял слева, С колючей проволокой Вокруг ржавых огородов… С лужами, Со стенами без крыш, СИ так далее. Еле остановился…
А пьеса, которую Шварц читал в театре Комедии и о которой «на время придется забыть», это, возможно, «Медведь». Он читал в театре его первые акты, скорее всего, прочел и целиком, когда закончил.
Свидетельствует Михаил Козаков-младший: «В 48-м году Е. Л. Шварц читал друзьям свою пьесу «Обыкновенное чудо», — называлась она тогда «Медведь». Происходила читка в Комарове, бывших Келломяках, в Доме творчества писателей, где летом обыкновенно жили мои родители. Евгений Львович предложил отцу прихватить на читку меня: мне стукнуло уже 13 лет, и ему была интересна реакция подростка, потенциального зрителя будущего спектакля.
Шварц принес огромную кипу исписанной бумаги. У него в это время уже тряслись руки, и он писал крупным прыгающим почерком, от чего пьеса выглядела объемистой, как рукопись, по крайней мере, «Войны и мира». На титульный лист он приклеил медведя с коробки конфет «Мишка на Севере». Большой, полный, горбоносый — таким он мне запомнился на этой читке. (Про него говорили: «Шварц похож на римского патриция в период упадка империи»). Читал он замечательно, как хороший актер. Старый Эйх (Б. М. Эйхенбаум. — Е. Б.), папа, дядя Толя и я дружно смеялись. А иногда смеялся один я, и тогда Шварц на меня весело поглядывал. Чаще смеялись только взрослые, а я с удивлением поглядывал на них. Пьеса очень понравилась. Когда Евгений Львович закончил читать, дядя Толя Мариенгоф сказал: «Да, Женичка, пьеска что надо! Но теперь спрячь её и никому не показывай. А ты, Мишка, никому не протрепись, что слушал»…».
Вероятно, Сочи были самым любимым местом гастролей для Николая Павловича, и летом сорок девятого театр Комедии уже в который раз отправился туда. Спектакль по «Первому году» театр решил выпустить первой премьерой нового театрального сезона, и поэтому репетировать надо было начинать уже во время гастролей. А к пьесе у Акимова были кое-какие претензии, да и у Евгения Львовича были некоторые опасения по поводу постановки. И он тоже отправился в Сочи.
Обо всем, что с ним происходило там и в дороге, он сообщает Наташе, которая, выйдя замуж, переехала в Москву. «…К величайшему моему удовольствию самую любимую мою часть дороги: от Армавира до Туапсе — мы проехали не ночью, как обычно, а днём, — пишет он 25 июля. — И я насмотрелся с наслаждением на знакомые с детства места. Одно место на этом пути, долину через Туапсе, по которой я проходил в ранней молодости пешком по майкопскому шоссе, я часто вижу во сне, и у меня было очень странное чувство, когда я увидел её наяву. На вокзале нас встретили Акимов, Юнгер и другие с букетами цветов. (Шварц приехал вместе с предполагаемым режиссером спектакля А. И. Ремизовой. — Е. Б.) Вечером я получил номер в Приморской гостинице, так что, видишь, все благополучно и роскошно. И вместе с тем, как это ни грустно, живу я как в тумане. Я почему-то не понимаю, что я в Сочи, на море, на юге. Нет особого, праздничного ощущения, благодаря которому я и люблю эти поездки. В дороге оно моментами вспыхивало, а здесь совсем потускнело. Думаю, что все это от непривычки ездить в одиночестве…».
Но все как будто начало отлаживаться. Единственно, что его ещё волнует, это распределение ролей, особенно на главную, основную роль пьесы — Маруси Орловой.
Разъясняет ситуацию Елена Владимировна Юнгер в воспоминаниях о Шварце. «Милый Евгений Львович! Как написать об этом умном и тонком, веселом и грустном, остроумном и добром человеке? О том, какой он талантливый, какой замечательный писатель и драматург, уже написано немало. Мне хочется рассказать один случай, в котором, мне кажется, сказывается характер этого удивительного человека…
1949 год. Жаркие солнечные дни в Сочи. Идут гастроли Театра комедии. Евгений Львович пишет для театра пьесу… Человек удивительно мягкий и добрый, больше всего на свете боялся кого-нибудь обидеть. Нередко сам страдал от собственной доброты, но в творческих вопросах был строг и непримирим. Никакие самые нежные личные отношения, самые глубокие и дружеские чувства не могли поколебать его принципиальных позиций, сдвинуть с твердой точки зрения. Для постановки «Первого года» была приглашена Александра Исааковна Ремизова. Привожу текст письма без комментариев, из него все будет понятно и так…».