Эвита. Женщина с хлыстом
Шрифт:
Перемена в ней стала заметна не сразу; она все еще оставалась сладострастной и волнующей блондинкой, которую освистывали завсегдатаи на парижских бульварах и окидывали красноречивыми взглядами молодые испанские офицеры; больше, чем когда-либо, она казалась доньей Марией Эвой Дуарте де Перон, с высокой тугой прической, в узких и длинных блестящих платьях, увешанная драгоценностями; и практически ничего не проглядывало от той новой, тонкой, хрупкой и, без сомнения, еще более опасной и трагической Эвы Перон с забранными назад волосами, в хорошо сшитых костюмах.
По возвращении она велела сеньоре Соса Молине, жене тучного министра обороны, устроить в ее честь прием, на котором полагалось присутствовать женам и дочерям армейских офицеров – приглашение на подобное мероприятие было практически приказом. Прием должен был проходить в офицерском клубе, на внушительных воротах которого когда-то красовалась надпись «На виселицу – с Пероном!». Элита аргентинского общества смотрела на это как на очередную тщетную попытку Эвы «войти в свет» и несколько удивлялась, поскольку военные в большинстве своем не принадлежали ее кругу. Возможно, Эвой и вправду в какой-то степени руководило прежнее желание получить общественное признание,
Можно было предположить, что страсть Эвы к богатой одежде, мехам и драгоценностям после путешествия по Европе в какой-то мере поугаснет.
И вправду с этого времени, при всем своем неуемном желании обладать, она стала все реже и реже щеголять в богатых нарядах; даже ее волосы выглядели не такими ослепительно белокурыми. Изменения во внешности соответствовали ее новой роли, но то, что она не изменилась в главном, доказывали те баснословные богатства, которые она продолжала собирать в своих руках, что явилось предметом жестоких дебатов в палате депутатов. Даже ее щедрое жалованье, когда она была еще не директором, а просто сотрудником радио «Белграно», не могло никоим образом окупить всех ее баснословных трат. Ни у нее, ни у Перона, когда они встретились, не имелось никаких личных сбережений, точно так же ни армейская зарплата, ни его жалованье как президента, которое составляло менее двух тысяч долларов в месяц, не могли окупить тех сорока тысяч долларов в год, которые Эва тратила на одну только одежду из Парижа – она посылала своего собственного «курьера-кутюрье» покупать модели от Диора, Бальмэна, Фа и Роша. На зарплату Перона – а Эва теперь не получала ничего – невозможно было заполнить шкафы, занимавшие три большие комнаты в резиденции, шляпами, обувью и платьями или купить меховые шубы, которых у нее было около дюжины; у Эвы был халат, отделанный горностаем, и горностаевая шуба, и плащ из страусовых перьев, и лазурная норка, каких, как она хвасталась, в мире имелось всего только две. История гласит, что в ее молодые и безденежные годы она как-то пришла к своему портному в намерении уговорить его сшить ей что-то новое, тогда как старый счет все еще не был оплачен. В ожидании, потому что в те времена ее еще заставляли ждать, она перебирала образцы мехов – около дюжины или вроде того: норка, соболь, горностай и прочие дорогие меха. Когда наконец портной повернулся к ней, требуя платы по задолженному счету, она бросила меха ему в лицо, крича, словно фурия: «Вы – дурак! Вы надоедаете мне с этим мизерным счетом! Знаете ли вы, что в один прекрасный день у меня будут шубы изо всех этих мехов!» Портной, на которого все это произвело впечатление, согласился сшить ей еще один наряд до того, как она оплатит счет. Независимо от того, правдив ли этот рассказ, Эва действительно заказывала везде меха. Аргентинцы, которые, подобно всем прочим в их полушарии, любят похвастаться, что у них все – самое большое и самое лучшее, уверяют, что она собрала коллекцию драгоценностей, которая была самой дорогой в мире со времен Клеопатры. Большую часть этих драгоценностей ей преподнесли правительственные чиновники, которые желали войти в фавор, или профсоюзы, собиравшие деньги на подарок песо за песо со своих членов; другие драгоценности она получала более пиратскими способами. Среди ее ближайших друзей в те дни были Альберто Додеро – невероятно богатый корабельный магнат – и его юная американская жена. Додеро получил монополию на речные перевозки; он планировал также открыть коммерческую авиалинию в Европу и уже истратил тысячи песо, добиваясь правительственного разрешения на свое дело. В один прекрасный день Эва подчеркнуто восхитилась бриллиантовым кольцом на пальце жены Додеро, которое стоило всего ничего – около двадцати тысяч долларов. Додеро в тот же миг сорвал его с пальца жены и преподнес Эве. С разрешением на открытие авиалинии у него больше не было проблем. Позже, когда Альберто Додеро умер, его корабельный и авиабизнес перешли к правительству, а в 1951 году Эва судилась с его наследниками за владение поместьем в Биарице, где она останавливалась во время своей поездки по Европе и которое, как она утверждала, Додеро пообещал ей.
Когда Эва стала la senora Presidenta [18] , гардероб ее продолжал пополняться столь же разбойными методами. Перед своей поездкой в Европу она заказала двадцать нарядов в магазине на Калье Флорида. Платья ей выслали вместе со счетом, но чек неожиданно вернулся оплаченным только наполовину. Когда кутюрье указала на несоответствие, ей объяснили, что она должна чувствовать себя достаточно польщенной уже и тем, что находится под покровительством первой леди. Глупая женщина продолжала протестовать и заявлять, что она не собирается раздавать даром свои модели, даже и жене президента. Кончилось тем, что в ее заведение прибыл инспектор, обнаружил некоторые мелкие нарушения, и полиция на неделю прикрыла ее бизнес. Эва использовала ту же тактику и с модным меховщиком – вновь она оплатила лишь половину счета, но тот поступил весьма мудро – и не стал возражать.
18
Госпожа супруга президента (исп.).
У президента Аргентины было две официальные резиденции. Одна из них располагалась в старом Паласио Унсуэ, который стоял на единственной возвышенности в городе и смотрел на широкую Авенида Альвеар и – через деревья парка Палермо – на реку. Его превратили в резиденцию президента во времена Кастильо, и он до сих пор сохранил обстановку в старинном мрачном и витиеватом стиле. Газоны дворцового парка спускались по склону и были усажены магнолиями и чудесными жакарандами с синими цветами. Именно здесь большую часть времени жил Перон под охраной особого подразделения,
Кроме официальных резиденций, Пероны приобрели еще несколько частных владений. С первых больших денег, которые Эва получила за киносъемки в 1945 году, она купила старинный особняк в не очень престижном пригороде Колегиалес, в десяти минутах от города. Вероятно, это случилось еще до того, как ее амбиции переросли сценическую карьеру, поскольку особняк был скорее удобным, нежели фешенебельным. Она снесла старый дом и выстроила себе новый, стоимость которого явно превышала ее заработки – окончательная сумма составляла примерно четверть миллиона долларов; в нем имелся холодный подвал, где могли храниться ее шубы, и специально отправленный в Европу эксперт подобрал картины и другие произведения искусства, чтобы украсить комнаты. Именно здесь Эва и Перон развлекались наедине, тут устраивались дни рождения и маленькие семейные вечеринки.
В Сан-Винсенте, еще одном пригороде на берегу реки к северу, значительно более модном, Перон купил себе поместье в сорок пять акров и выстроил дом, который стал предметом жарких правительственных дебатов и причиной изгнания из палаты как минимум одного депутата оппозиции. Там был кинозал, где показывали американские фильмы, которые не выпускались на широкий экран – еще один такой зал располагался в Паласио Унсуэ, и два плавательных бассейна, один – закрытый, а другой – на воздухе, с аппаратурой для создания искусственных волн. Архитекторов, садовников, специалистов по парковым ансамблям выписали из Уругвая, Эквадора и Соединенных Штатов, чтобы они обустроили дом и парк, в котором жили фламинго, аисты, нанду, быстроногие маленькие страусы пампасов, гуанако и ламы. Но больше всего разговоров вызвала асфальтированная дорога длиной в три четверти мили, сооруженная на общественные деньги, а главным образом – внушительная стена, окружавшая дом и парк, двенадцати футов в высоту и около полутора миль длиной. Она была оснащена сигнализацией и одна только стоила более миллиона песо, что в те дни, до девальвации песо, соответствовало примерно двумстам тысячам долларов. Это поместье, конечно, принадлежало Перону, а не Эве; там имелся также арсенал, поэтому в случае чего, оно вполне могло стать и последним убежищем.
Пероны также приобрели имение в горах Кордовы, как говорит о том в своей книге [19] доктор Эрнесто Саммартино, на деньги, собранные с работников Секретариата почт и телеграфа в знак признательности генералу и его жене. Позже они купили estancia неподалеку от Кануэлос, к югу от Буэнос-Айреса; это был охотничий домик одного юного миллионера, но лагуну, где когда-то гнездились утки и бекасы, засыпали, и на ее месте разбили очередной прелестный парк.
Таковы наиболее известные из владений президентской четы, полные списки того, что принадлежало каждому, они, вероятно, не сообщали даже друг другу. Понятно, что и Перон и Эва были достаточно благоразумны, чтобы открывать счета в других странах, но сколько они накопили, держалось, разумеется, в строжайшем секрете. Говорят, что у них имелись очень значительные суммы в Швейцарии, Уругвае и Соединенных Штатах, а также некие земли в Бразилии.
19
Эрнесто Саммартино. Правда о положении в Аргентине (La Verdad sobre la Situacion Argentina).
Но, исключая все разнообразные поместья и банковские счета в других странах, трудно подсчитать, какое количество денег тратили Пероны, покупая газеты и радиостанции, сколько уходило на рекламу и политические кампании, на благотворительность, которой Эва занималась до того, как был создан Фонд Эвы Перон. По сравнению с этим ее личные траты и стоимость европейского турне просто меркнут.
Когда Перон принимал президентство, он, как положено, представил формальную декларацию своего имущества, которая была отпечатана и отдана на хранение генеральному прокурору. Эва тоже составила нечто вроде декларации своей собственности. Перон заявлял, что у него имеется дом в Сан-Винсенте, «кадиллак» и небольшое наследство от отца – вероятно, он имел в виду земли на юге. Неизвестно, что декларировала Эва, но существует история, что Перон, увидев перечень не более чем на миллион песо, воскликнул обиженно: «Это – все, что у тебя есть?!» На что Эва, говорят, сурово ответила: «Остальное я потратила на то, чтобы сделать тебя президентом».
Когда некий депутат оппозиции потребовал от палаты произвести инспекцию доходов Перона, состоялась церемония вскрытия опечатанной декларации Перона в присутствии министров, официальных лиц и прессы. Перон негодующе заявил, что он опровергнет обвинения в воровстве, предъявляемые оппозицией, что он владел поместьем в Сан-Винсенте, которое было основным пунктом обвинения, еще до того, как принял дела, и закладывал его для того, чтобы провести реконструкцию. Декларацию Эвы не вскрывали, но весь этот спектакль не объяснил оппозиции, каким образом имущество на сумму в три миллиона песо – со времен девальвации песо его стоимость увеличилась в десять раз – оказалось в руках человека, который должен был жить на зарплату полковника. Вскоре Перон в речи, которую он произнес перед рабочими профсоюза железнодорожников, притворно изумлялся, что владение в Сан-Винсенте оценивают так дорого, и заявил, что с удовольствием продаст его любому, кто предложит за него пятьдесят тысяч песо. Депутат от радикалов Каттанео, который настаивал на расследовании, немедленно захотел купить его за эту цену, вежливо добавив, что он охотно позволит президенту останавливаться там во время сессий. Перон выпутался из этого затруднительного положения довольно легко: полковник Каттанео, чье любопытство казалось ему слишком настойчивым, был отозван из палаты и вынужден бежать через реку в Уругвай.