Эвита. Женщина с хлыстом

Мейн Мэри

Более простым, нежели домашние проблемы, но не менее животрепещущим, был вопрос о визите Эвы в Лондон. Когда ее поездка в Европу еще только обсуждалась, до сведения Уайтхолла довели, что Эвита милостиво пожелала принять приглашение в Букингемский дворец – в конце концов, британцы нуждались в аргентинской говядине. Это посещение не вызывало у британских властей особого энтузиазма, тогда как некоторые газеты прямо заявили, что Эва не дождется встречи с распростертыми объятиями, после того как ее столь тепло принимали во франкистской Испании. Британские бизнесмены, не без причин опасавшиеся за судьбу своих инвестиций в Аргентине, попытались сгладить ситуацию. Неофициально Эву и вправду примут очень пышно, уверяли они, и королева благосклонно согласилась пригласить ее на чай во дворец. Любой охотно согласился бы нанести визит в Лондон только ради того, чтобы состоялось это славное и не слишком уместное чаепитие! Но приглашения к чаю было

недостаточно. Ходили слухи, что Эва хотела лично остановиться во дворце. Британская королевская семья ответила с не слишком сильным сожалением, что они – увы! – будут в это время за городом. Эва, уставшая от того, что с ней обращаются как с пустым местом, вообще отказалась ехать в Англию. Говорили, что в дальнейшем при заключении торговых соглашений между Великобританией и Аргентиной этот достойный отпор сыграл свою роль, но незаметно, чтобы Эва, которую в Испании оценили значительно выше, когда дело дошло до торгов, обошлась с испанцами более щедро.

Теперь Эва оказалась в непривычном положении – у нее оставалось свободное время, поскольку она хотела, чтобы ее возвращение совпало с Общеамериканской конференцией по разоружению, которая должна была проходить в Рио и на которой собирался присутствовать Джордж Маршалл. На этой конференции Аргентину представлял Хуан Брамулья, а Эва уже начала с подозрением следить за тем, как растет его авторитет. Чтобы провести время, она самолетом отправилась в Дакар, по дороге ненадолго остановившись в Лиссабоне, а в Дакаре села на один из кораблей Додеро под названием «С.С. Буэнос-Айрес».

В Рио-де-Жанейро к ее прибытию подготовились весьма хорошо, посольство Аргентины в Бразилии разослало по почте тысячи открыток, убеждающих бразильцев объединиться для ее достойной встречи и провозглашающих ее лидером всех женщин. Впрочем, пропаганда, судя по всему, не достигла большого успеха, так как, не считая обеда, данного в ее честь министром иностранных дел Бразилии, Эвой занималась в основном аргентинская колония. Посольство Аргентины устроило в ее честь великолепный бал, на который были приглашены все местные гранды и дипломаты, прибывшие на конференцию. Джордж Маршалл отклонил приглашение под тем предлогом, что ему нужно готовить свою речь. Но на следующий день Эва лично отправилась послушать его выступление, сопровождаемая Хуаном Брамульей, с которым она поддерживала видимость самых дружеских отношений, и слушала американца с выражением полнейшей сосредоточенности. Позже она пила шампанское с Маршаллом и Брамульей и обращалась с ними равно любезно – перед тем как сделать последний рывок в своем путешествии.

Как ее ожидали дома, можно не обсуждать: плакаты, оповещающие о ее возвращении, расклеили по всему городу за много дней. Собрать достаточно большую толпу на военном или гражданском аэродромах, находившихся далеко за городом, представлялось затруднительным; для пышного и шумного приема куда больше подходил порт, который служил как бы воротами города. А чтобы быть уверенными, что толпы окажутся достаточно большими, у рабочих собрали регистрационные карточки – столь же необходимые им, как карточки социального страхования американским рабочим, – обещая вернуть в порту, куда грузовики доставляли «людей без пиджаков» из всех провинций.

Такое изменение программы повлияло и на решение Эвы о посещении Монтевидео. Она бывала в Уругвае в юные безденежные годы, когда временами отправлялась за границу, чтобы провести уик-энд с другом на морском побережье, как поступали многие аргентинцы среднего достатка. Но теперь она обдумывала свой визит не без колебаний. Маленькая республика Уругвай, которая лежала через реку от Буэнос-Айреса – разумеется, то была самая широкая река в мире, – все время правления Перона сохраняла независимость от Аргентины и ее влияния больше, нежели все остальные латиноамериканские страны, и предоставляла убежище аргентинским оппозиционерам, которым приходилось бежать из страны и которые в периоды массовых арестов дюжинами пересекали реку в крошечных лодочках или на частных самолетах, чтобы найти теплый прием у дружественных уругвайцев. Вдоль всего пути Эвы от аэропорта до города стояли плечом к плечу полицейские и военная охрана.

На следующее утро она увидела Буэнос-Айрес, сияющий белизной в ярком свете солнца и плывущий, словно поплавок, в мутных водах Рио де ла Плата. Когда корабль вошел в гавань, миновав старый яхт-клуб олигархов, сирены всех судов в порту принялись завывать, буксиры загудели «добро пожаловать», флаги и вымпелы взвились на мачтах и вантах, а в доках и на широких улицах, ведущих в город, огромные массы «людей без пиджаков» выкрикивали ее имя. Может быть, их согнали сюда, конфисковав карточки, и подкупили бесплатным путешествием, едой и развлечениями, но никакой подкуп или угроза не могли вызвать того жара, с каким они выкрикивали имена Эвы и Перона. Эва лишний раз подтвердила, насколько велико –

хотя оппозиция не желала этого осознавать – ее воздействие на умы большинства простых людей страны, то самое мистическое и романтическое влияние, которым в Европе пользовались лишь короли, да и то в прошлом, и которое звезды Голливуда и игроки в бейсбол имеют на некоторых американцев. Образованный человек может бежать от тревог жизни, находя утешение в книгах, музыке или картинах; менее культурный, чье существование зачастую более тяжко и более бесцветно, должен видеть свою мечту во плоти. Эва стала символом этой мечты для многих тысяч, может быть, даже миллионов простых людей, которые вообще не разбирались в политике, и не перестанет служить воплощением их мечты и после смерти, до тех пор пока им не предложат лучшую мечту.

Перон, разумеется, приехал в порт, чтобы приветствовать жену. Говорили, что он собирался ждать ее в море на президентской яхте, но никто не мог представить, что их встреча в порту и публичное приветствие будут исполнены такого драматизма. Эва стояла на палубе, махая рукой и утирая слезы, слезы были и в глазах Перона – плакать для мужчины в Аргентине считается вполне естественным.

Эва, вероятно, чувствовала огромное облегчение оттого, что она – снова дома, и не только потому, что здесь она могла рассчитывать на самый горячий прием, но и потому, что необразованной девушке, какой она была всего несколько лет назад, земля вне Аргентины казалась неведомой и невообразимой, а карта мира представлялась чем-то фантастическим. Юная девушка с похожим прошлым, которая уехала из Хунина примерно в то же время, что и Эва, и устроилась домашней прислугой в Буэнос-Айресе, была до глубины души потрясена, увидев корабли, и доки, и реку за ними. Реку она посчитала той самой рекой, на берегу которой жили когда-то, как они говорили, русские эмигранты; а когда ей объяснили, что та река находится в другом полушарии и что мир – круглый, она залилась неодолимо заразительным смехом и вскричала: «О, может быть, я – бедная деревенская девушка, но вам меня не одурачить!»

Разумеется, Эву учили в школе, что земля – круглая, но, как ни посмотри, она вернулась из волнующего и утомительного путешествия и ее еще не до конца покинул деревенский страх перед «заграницей».

Но теперь она снова была дома, и в соборе звонили колокола. Там шла благодарственная месса, разноцветные голуби – их красили в розовый и голубой – кружили и садились и снова кружили в сияющем небе; из аэропланов сыпались на город оливковые ветви, украшенные лентами цвета флагов всех наций. «Демокрасиа», ее собственная газета, напечатала четыре страницы ее фотографий, а четыре страницы даже в самой популярной газете, почти половина стоимости выпуска. Никакого государственного мужа или генерала, который бы выторговал мир для Запада, не принимали бы с большим почетом. «Кларин», газета перонистов, провозгласила весьма сентенциозно: «Эвита сделала для своей страны то, что не мог сделать ни один посол. Сегодня все страны ожидают вести любви и мира и шумно требуют ее вмешательства, которое положит конец нищете и голоду во всем мире».

Но в наиболее фешенебельных кинотеатрах хронику с репортажем о ее прибытии встречали шумом и свистом, из-за чего кинотеатры закрывали, или же мертвой тишиной, которую сменяли бурные аплодисменты, какой бы эпизод ни шел следом – будь то футбольный матч или рассказ о быке-производителе. А на севере независимая газета «Интрансихенте» была закрыта за то, что опубликовала карикатуру, где Эве объясняли, что в Швейцарии всегда встречают своих гостей гнилыми помидорами.

В порту Эва и Перон страстно обнялись на виду у всей толпы. «После многомесячного отсутствия, – сказала она (ее не было всего два месяца), – я с глубокой радостью возвращаюсь в свою страну, где оставила три свои великие любви: мою родину, моих «людей без пиджаков» и моего любимого генерала Перона!»

Глава 9

Я выступаю против всех привилегий, даруемых властью и богатством.

Э.П.

Эва вернулась из Европы успокоившейся, но ее юношеская жажда славы не была окончательно удовлетворена. Ее амбиции непомерно возросли. Признание общества теперь казалось ей мелкой личной местью недоброжелателям, теперь она страстно желала аплодисментов народа и известности в правящих кругах. Хотела, чтобы ее знали не только как красивую, богатую и влиятельную женщину, но как лидера социальных реформ, как провозвестницу мира и изобилия. Она никогда не задумывалась, в чем заключаются истинные качества реформатора, а двигалась к своей цели, исходя из ложных представлений, так же, как было, когда она стремилась стать первой актрисой аргентинской сцены, и теперь добилась даже большего, хотя и иллюзорного успеха. От того, что ее попытки взять на себя роль социального лидера, не имели под собой реальной почвы, они не становились менее яростными или опасными, а ее вера в собственные фантазии менее искренней.