Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Богдаль Клаус-Михаэл

…они прежде всего научены были христианству и в нужное время такому ремеслу, чтобы они смогли зарабатывать себе на хлеб более разрешенным образом, чем их родители [155] .

В некоторых странах цыгане были объявлены вне закона. «Светлейший Рудольф-Август, герцог Брауншвейгский» в 1685 г. публикует эдикт, направленный против «бродящих кругом цыган / или так называемых тартар», в котором он объявляет их «вне закона / как их обычно и называют», и делает вывод, что «нельзя считать наглецом и неправым того», кто выступит против них [156] . Эта мера широко распахивает ворота для произвола. Последствия очевидны еще на ранней стадии преследований, когда в 1571 г. во Франкфурте-на-Майне пойманный на убийстве цыгана горожанин не был наказан из-за того, что жертва была объявлена вне закона [157] . Около 1700 г. некоторые землевладельцы, такие как Леопольд I в Богемии, активно подстрекают жителей к насильственным нападениям на цыган. Мандат из Нассау-Дитц (1723) наглядно демонстрирует, что каждому жителю разрешается

155

[Anonym 1770a: 8].

См. тж.: [Kronauer 2003: 126–139].

156

[Anonym 1685].

157

Cp.: [Winstedt 1933: 128].

…без предупреждения открывать огонь, расстреливать их, давать зуботычины, избивать, и никто, застреливший или иначе доведший до смерти одного или более из этих стоящих вне закона грабителей и надругавшийся над ними, не нарушит никакого закона и не обязан платить за это никакого штрафа [158] .

В другом указе «за каждого убитого назначается премия в размере одного кёльнского дуката» [159] . В сословном обществе со строгой иерархией объявление вне закона влечет за собой только одно следствие: право убивать того, кто из общества исключен. Это право наделяет низшие сословия и даже оседлых, но стоящих вне сословий соучастием в насилии, даже если оно очень ограничено и направлено вниз или вовне. Оно легко приучает рассматривать людей, подобных цыганам, как бесправных и не имеющих ценности, и в христианской парадигме обращаться с «братьями нашими меньшими» как с исчадиями ада.

158

Цит. по: [Opfermann 2007: 125].

159

Цит. по: [Zapf 1887:635].

Некоторые случаи обращения с объявленными вне закона цыганами люди не забывают. В качестве «охоты на цыган» они остаются в памяти, и в XVIII в. в эпоху Просвещения вызывают возмущение. Кажется, самое раннее утверждение принадлежит Иоганну Рюдигеру, автору первого критического очерка о происхождении и языке цыган, который пишет, «что еще буквально 40 лет назад во время большой облавы на маленький двор в Рейнланде была застрелена мать с младенцем» [160] . Генрих Грелльман (1756–1804) продолжает эту тему в своем труде, которым он прославился в Европе как исследователь цыган [161] . Его версию с противоречивыми приукрашиваниями рассказывают вплоть до наших дней, причем поисками достоверного источника никто не озаботился. В 1866 г. один писатель сравнивает произошедшее с колониальным геноцидом:

160

[R"udiger 1990: 47].

161

См.: [Grellmann 1787: 12].

Похоже, их расстреливали с тем же хладнокровием, с каким бешеные янки охотятся в дремучих лесах Северной Америки на ничтожные остатки бедных краснокожих. Так, в охотничьем перечне одного маленького немецкого княжества на 1700 год среди прочей застреленной дичи указана цыганка и ее младенец [162] .

Эту же историю рассказывает автор культурно-исторического описания, а также Густав Фрайтаг (1816–1895) в своей широко известной книге «Картины из немецкого прошлого» [163] . И даже в 1930 г. румынско-американский писатель Конрад Берковичи (1881–1961) в своей книге «The Story of the Gypsies» умело клеймит это происшествие как позорный, бесчеловечный поступок, добавляя ряд недоказанных деталей: «Осенью 1826 года благородный господин фон Ленчен вернулся с очередной охоты с двумя ценными трофеями: головой цыганки и головой ее ребенка» [164] .

162

[F"odisch 1866: 202].

163

См.: «Die fahrenden Leute», в: [Freytag 1897: 464; Gussmann 1889: 126 ff.].

164

[Bercovici 1930: 197].

Случались ли такие «охоты на цыган» когда-либо в действительности, однозначно доказать нельзя. В охотничьих историях, возможно, смешиваются два разных происшествия. Не исключено, что цыгане, странствовавшие по лесам, становились жертками охоты в большей или меньшей степени случайно. Однако в архивах предостаточно документов, свидетельствующих об охотах на цыган с гонкой преследования. Они длились по многу дней, и в процессе их все вновь и вновь ранили или убивали цыган. Если сельских жандармерий не хватало, власти организовывали в сельской местности, когда поступали сведения о нарушении цыганами границы, незаконном нахождении в чужих землях или доносы о проступках, такие операции по поимке с помощью местных, которые рекрутировались в окрестных деревнях [165] .

165

См. в t. 4.: [Zapf 1887: 637; Sauter 1881: 44].

Для просветителей, которые требовали профессионализации и рационализации уголовного преследования, практики такого рода представляли собой школу жестокости, которая будила опасные страсти и высвобождала гнусные поползновения. Самый крайний случай преследования цыган, беспричинное убийство женщин и детей из жестокости или для удовольствия, становится – подаваемый далее как охота на людей – ростком жертвенного дискурса, коренящегося в эмпатии, которую социальная изоляция сама по себе не смогла потушить.

Властные структуры раннего периода Нового времени видят все это по-другому. Всякий, кто имеет иностранное происхождение – «родился от родителей-цыган, с юных лет скитался вместе с цыганами, в браке с цыганами, не имел никакого иного образа жизни» [166] – и ведет нечестивую, бесчестную жизнь – того изгоняют, и его ждет смерть. Согласно логике очищения общественной жизни, насилие должно применяться к тем, кто пробрался в общину, чтобы постоянно приносить людям вред. Поэтому власть и не должна налагать какие-то ограничения. Тот, кто погибает в ходе преследования, тот умирает, как и жил: бесчестно. Тем больше потрясает

то, согласно наблюдениям Мишеля Фуко, которого интересуют народные доносы этого же периода, что государственная власть при насильственном столкновении с маргинализированной частью населения, которую «она хочет непременно уничтожить или хотя бы удалить» [167] , реагирует «словами, которые мы вряд ли сочтем соразмерными» [168] . Таким гиперболизированным изображением, используя эмфазу и пафос, она присваивает «малозаметным, посредственным фигурам какое-то зловещее и достойное милосердия величие» [169] .

166

Цит. по: [Zapf 1887: 640].

167

«Das Leben der infamen Menschen», в: [Foucault 2003a: 322].

168

[Ibid.: 324].

169

[Ibid.: 318].

Знакомство с эдиктами против цыган подтверждает это открытие. С каким-то библейским гневом формулируется повеление, «что это бесстыдное и безбожное, кормящееся только грабежом и воровством цыганское отребье целиком и полностью должно быть вытравлено и выкорчевано из наших земель» [170] и «таким образом, чтобы страна была очищена от этой нечисти» [171] . С языковой точки зрения это не холодные юридические формулы, они представляют собой архаичную смесь древних формул изгнания и проклятия. Уверения во всесилии обнаруживают стихийный страх перед чужаками именно благодаря преувеличениям и усилениям. Подобно наречению человека именем во время крещения, эти эдикты с помощью перформативного акта сотворяют бесстыдных, ничтожных людишек. Риторика, описывающая «достойное изгнания» и «дискурс инвективы и проклятия» [172] , – это средство, чтобы всего этого достигнуть. Эти грубые формы проклятия составляют лишь малую часть многоступенчатой системы общественного обесчещения, на основе которого можно уже игнорировать права и облагать штрафами. В сословном обществе к бесчестным относятся не только те, кто является представителем «бесчестной» профессии вроде палача и живодера, но и «несвободные и крепостные, а также, например, евреи, турки, язычники, цыгане и венды, которые не могли бы принадлежать к христианской общине» [173] . Поругание «бесчестных» – это обратная, теневая сторона блистательного прославления «благородных», особенно в эпоху абсолютизма. Даже штраф – это всего лишь часть инсценирования власти, чтобы «сделать наказанного навсегда недостойным памяти людей» [174] . Это – своего рода ад после чистилища позора.

170

[Anonym 1725b].

171

[Anonym 1714: 5].

172

«Das Leben der infamen Menschen», в: [Foucault 2003a: 324].

173

[Seidenspinner 1998: 73].

174

«Das Leben der infamen Menschen», в: [Foucault 2003a: 322].

Имперские указы, эдикты, мандаты и другие правовые документы обсуждаются здесь так подробно, потому что они представляют собой важную фазу «изобретения» цыган и приобретают серьезное значение для их литературного воплощения. Они создают базовую фигуру для изображения чужаков и гонимых, которой суждена долгая жизнь. У гонимых чужаков нет личной жизни, о которой стоило бы поведать. Интересны лишь те предположительно типичные черты, которые способствуют формированию портрета человека «бесстыдного и безбожного», презренного и отвратительного. Фуко справедливо говорит, опираясь, правда, на юридические и административные источники, о легендах, в которых «налицо определенная двусмысленность вымысла и правды» [175] . То есть в документах передается не то, что было, а «сумма того, что об этом говорят» [176] . Все эти юридические тексты всегда имеют также и литературно-эстетическую составляющую – вот какой вывод можно сделать. Но в документах, где упоминаются цыгане и прочие изгои, создаются отнюдь не легенды о святых и героях. «Дискурс власти, – по словам Фуко, – рождает… чудовищ» [177] .

175

[Ibid.: 320].

176

[Ibid.]

177

[Ibid.: 324].

Как может целый народ – начиная с младенцев и заканчивая предводителями – быть осужден вердиктом на изгнание? Здесь впервые приходит на ум сравнение с положением евреев на заре Нового времени [178] – для современников это неоспоримый факт. В известном Франкфуртском антииудаистском памфлете «Иудейские странности» 1714 г. автор не упускает возможности в особой главе «О тех самых цыганах» спросить, «не от евреев ли они произошли» [179] . Хотя этот тезис в результате цветистых ученых рассуждений все же отвергается, образ «недостойного, порочного народа-люмпена» [180] и чужеродных, остающихся чужими, бездомных пришельцев привязывает цыган к евреям, которые во многих отношениях от цыган отличаются. Существенное отличие состоит в историческом сознании евреев, имеющем религиозную подоплеку, которое кардинально отличается от незнания народов рома о своем происхождении. Если антииудаизм исходит прежде всего из идеи принижения значительной истории древнего культурного народа, то таинственное, темное прошлое цыган побуждает к изобретению их происхождения, а именно как предыстории народа-изгоя.

178

См.: [Katz 2002].

179

[Schudt 1714: 471–488].

180

[Ibid.: 471].