Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.
Шрифт:
Везде в тексте я для удобства использовал выражение «падение Рима». Но если я верно указал характер болезни, от которой страдала империя, то этот термин явно неуместен. Рим не пал сам. Он был свергнут. Его силы истощились, но смертельную рану нанесло нападение. Но он, конечно, мог бы оправиться после него. Слово «свергнут», в свою очередь, звучит слишком сильно. Империя на тот момент была пуста, и германцы вошли и овладели ею.
Более того, было бы серьезной ошибкой рассматривать этот переворот исключительно с точки зрения «падения», будто это был просто крах древней цивилизации. Это было нечто гораздо большее. Это была необходимая реорганизация и перегруппировка, подготовившая новую, более высокую цивилизацию. С этой точки зрения период падения Рима был эпохой прогресса. Это был период не только упадка, но и завоевания, и этот факт наряду с установлением христианства сыграл важнейшую роль в те века. И именно потому, что это было нечто большее, чем просто завоевание. Германцы, хоть и были примитивным народом, принесли свои характерные черты, идеи и институты, которые отличались благородством и высоким развитием и были способны на равных соперничать с идеями и институтами более высокой цивилизации. Прибавьте сюда тот факт, что тевтонский народ стал правящим народом христианского мира, и тогда можно понять, каким образом он стал одним из определяющих источников нашей цивилизации и почему эпоха «падения Рима» – одна из величайших созидательных эпох в истории мира.
Глава 4
Что привнесли германцы
Переходя к отдельному рассмотрению того, что германцы привнесли в древнюю цивилизацию, мы должны на первое место поставить их, пожалуй, самый ценный вклад – самих германцев. Здесь имеется в виду не только то, что правительства, созданные ими на месте римского, во многих случаях стали улучшением по сравнению с анархией, которая существовала под вывеской империи, и радостным облегчением для жителей провинций, но, кроме того, они оказали и долговременное
Помимо самих себя германцы принесли с собой, как бесспорное свойство своего народа, высочайшее представление о личной независимости, о ценности и важности отдельного человека по сравнению с государством. Это можно увидеть в гордом духе каждого воина, характерном для многих варварских народов. Еще яснее это можно увидеть в другой черте варварских народов – в тех грубых системах уголовного правосудия, из которых эти племена лишь начали выходить в период переселения. Они свидетельствуют о том, что пострадавший даже не думал, будто государственная власть – та сила, которой надлежит карать преступника, но его наказание возлагало на себя как единственное и естественное средство в таких обстоятельствах. Это опять-таки можно увидеть в том, что, когда государство начинает брать на себя задачу наказания за преступление, то не смеет применять телесные наказания или вмешиваться в свободу вольного человека и вынуждено ограничиваться денежными штрафами, часть которых идет потерпевшей стороне. И наконец, это можно увидеть в демократическом составе всех их первых правительств. Единицей всей общественной жизни у них является человек, а не государство.
Во второй главе мы видели, что раннее христианство проповедовало идею, тесно связанную с этой, что оно провозгласило определенные права и интересы человека гораздо более высокими и важными, чем любой его долг перед государством. Насколько одна из этих идей подкрепляла другую, сказать невозможно. Мы можем проследить их дальнейшее влияние только посредством логических умозаключений. Где-то между древними и нынешними временами произошла перемена в идее отношения индивида к государству. В древние времена государство было самоцелью в гораздо большей степени, чем когда-либо в современности. Для грека или римлянина государство было всем, а индивид по сравнению с ним – ничем. Его домашняя и религиозная жизнь, как и политическая, находили свою конечную цель в государстве. Теперь же государство рассматривается не как цель, а как средство. Предполагается, что его цель заключается в том, чтобы обеспечить человеку максимально полное и свободное развитие в жизни сообщества, и государство, которое обеспечивает это при наименьшем контроле и наименьшем аппарате, считается наилучшим. Долго ли просуществует этот взгляд на государство или нет, или современному государству, как некоторые смутно ожидают, суждено в конце концов уступить место более организованной форме совместного действия, еще неизвестной истории, так или иначе перемена, благодаря которой современная идея сменила древнюю, останется одной из самых важных перемен в истории цивилизации, а вопрос о ее причинах – одним из самых интересных. Естественное влияние христианского вероучения и германского духа, действующих совместно, видимо, и приводит к такой трансформации. Однако то, что это действительно имело место, легче сказать, чем доказать. Пожалуй, как максимум уверенно можно сказать следующее: идея независимости и высшей ценности личности, столь явственно ощущаемая и выражаемая в раннем Средневековье, почти полностью исчезает в позднем, не считая частично политического аспекта, где близкая идея, отчасти, вероятно, выросшая из этой более ранней, находит выражение в феодализме. Но в общем человек уже не является основным элементом общества и поглощается, хотя уже не государством, но корпорацией, гильдией, общиной, орденом, иерархией. Возрождение прежней идеи в наше время можно уверенно проследить только в двух направлениях. Во-первых, это переворот всей интеллектуальной позиции Средневековья, вызванный Возрождением и Реформацией, возвращение давно утраченных христианских и античных идей, которые снова подчеркнули высшую ценность личности и установили право на личное суждение. Во-вторых, постепенное развитие примитивных германских институтов в современные свободные правительства. Эти два фактора вместе являются важнейшими в обновлении демократического духа, столь характерного для нашей эпохи, а с ним и того акцента, который мы вновь ставим на человеке и его правах [61] .
61
То, что этому преобразованию способствовали и экономические причины, как, например, влияние колоний на старый мир, несомненно верно, однако пока что мы можем говорить только о вероятности. Многие требования современного рабочего явно в не меньшей степени обязаны своим появлением распространению демократических идей, чем любой непосредственно экономической причине.
Сказанное, разумеется, относится к правам личности, выраженным в практической и институциональной жизни сообщества, а не в теоретических и абстрактных трактатах. То, что, например, иезуиты XVI в. неоднократно подчеркивали права личности в отрыве от правителя, не сыграло никакой роли в историческом развитии свобод. Несомненно, политические инструменты, с помощью которых мы обеспечиваем для личности максимально возможную свободу при эффективном правительстве, в основном выросли из германских институтов, о которых мы будем говорить ниже. Однако вопрос стоит так: каков был первоначальный источник и откуда исходит постоянное укрепление духа, который защищал и развивал эти примитивные институты?
Из новых введенных германцами элементов, чье дальнейшее существование и влияние мы можем наиболее четко проследить до нашего времени, самыми важными были политические и институциональные.
В момент своего контакта с римлянами германцы находились на этапе политического развития, через который античные народы прошли уже давно. Политическое устройство примитивных германцев Тацита во многом было очень схоже с политическим устройством примитивных греков Гомера. Но, что касается германцев, их народ обладал таким твердым и консервативным политическим характером и эти примитивные институты обрели такие определенные формы, что им удалось на протяжении столетий избегать угрозы поглощения и уничтожения, с которой они столкнулись в лице более развитых римских институтов, и по крайней мере через некоторые каналы постоянно влиять на общественную жизнь мира. И хотя античные народы, исходившие из того же начала, не сумели создать успешных и долговечных свободных правительств и повсюду закончились деспотизмом, в котором даже уцелевшие формы свободного правительства потеряли всякий смысл, в истории тевтонских народов, напротив, опыт абсолютной монархии, через которую суждено было пройти зачаткам свободы, не погубил их и не сдержал их роста, за исключением кратковременных периодов.
В целом можно сказать, что германцы привнесли несколько важнейших элементов, из которых в последующие века развились современные свободные конституционные правительства. Однако эти элементы следует признать куда более явно демократическими в Германии Тацита, чем в государствах, основанных на римской земле. Очевидно, что завоевание подвергло их двойной опасности. Во-первых, в тех странах, где германцы обосновались среди римского населения, они оказались под действием примера римского правительства и римского государственного аппарата, важные элементы которого сохранялись по меньшей мере в течение некоторого времени, причем оба они, как правило, внушали варварскому правителю мысль о ценности централизации и абсолютизма. Важность этого влияния оспаривается некоторыми учеными, но беспристрастное исследование не оставляет сомнений в том, что благодаря римскому образцу сложилась отчетливая тенденция к усилению власти короля за счет народа. Во-вторых, влияние самого завоевания шло в том же направлении. Оно подвергло племя большим опасностям, чем когда-либо, оно поместило его посреди завоеванного населения, более многочисленного, чем сами завоеватели, оно требовало, чтобы вся власть государства имела единую волю и единую цель. Тенденция опасных кризисов в жизни даже самой свободной нации направлена на централизацию. Это следствие мы встречаем повсюду в этих новых государствах, и особо ясно на примере англосаксов, где первая из упомянутых причин – римский образец – не имела возможности действовать. Поэтому необходимо четко понимать, что первое
Из этих первоначальных институтов три представляют особую важность и интерес в смысле их влияния на последующие эпохи, и именно на них мы и остановим свой взгляд.
Первый: публичные собрания. У древних германцев были собрания двух разрядов. К самому высокому относилось собрание всех свободных людей племени, которое мы могли бы назвать племенным или национальным собранием. Оно имело четкие законодательные права, подобно рыночной демократии, по меньшей мере право решения за или против важных мер, которые представлял на его рассмотрение небольшой совет старейшин или вождей. На нем при необходимости избирали королей и глав меньших территорий, а также оно действовало в качестве трибунала, который слушал и решал изложенные перед ним дела. Складывается впечатление, что это собрание было весьма многообещающим началом, которому суждено было превратиться в свободную законодательную систему нации. На самом деле это не так. Национальное собрание стало одной из первых жертв централизующей тенденции и повсюду свелось к простой формальности или полностью исчезло. Это так же верно в отношении Англии, как и любого государства континентальной Европы, и хотя есть вероятность, что менее многочисленный совет вождей – concilium principum, – который сопровождал национальное собрание, прошел через последовательные изменения правительства и собственного состава, пока не превратился в палату лордов, но даже в этом нет полной уверенности. Однако для наших нынешних целей не имеет значения, было это так или нет, поскольку, независимо от происхождения, совет знати при норманнских и ранних анжуйских королях уже не был ни в каком смысле публичным собранием, да и не был ни в каком истинном смысле представительным органом или независимой законодательной властью.
Чтобы найти реальное происхождение современной представительной системы, мы должны обратиться к собраниям второго разряда, характерным для первых германских государств. В них свободные граждане мелких поселений – округов или кантонов – сходились на открытый сбор, который, безусловно, обладал законодательной властью в сугубо местных делах, но его самой важной функцией, судя по всему, был местный суд, возглавляемый вождем, который объявлял приговор, но сам приговор выносился решением собрания или в последующие времена органом, назначенным действовать от имени всего собрания. Этим местным судам, возможно, как предполагали некоторые, была суждена долгая жизнь в силу сравнительно ограниченного характера властных полномочий, которыми они обладали. В континентальной Европе они просуществовали до самого конца Средневековья, когда их повсюду сменило введение римского права, слишком научного для их простых методов. В Англии они продержались до тех пор, пока не стали образцом и, может, установкой для гораздо более важного института – палаты общин. Сколько было в Европе разрядов этих местных судов, стоявших ниже национального собрания, вопрос спорный. В Англии в поздние времена саксонского государства существовало три. Низшим было поселковое собрание, занимавшееся только самыми незначительными вопросами и сохранившееся до сих пор в виде английского приходского собрания и новоанглийского городского [62] . Над ним стоял окружной суд, в котором был, по крайней мере в ранние нормандские времена, явный представительный элемент, так как в собрание входили, помимо прочих участников, четыре представителя, присланные из определенных поселений. Затем шло племенное собрание изначально небольшого поселения или мелкого королевства, образованного после первых завоеваний, которое, видимо, сохранилось и после того, как это королевство было поглощено более крупным, и положило начало новому классу в иерархии собраний – собранию или суду графства. Во всяком случае, каково бы ни было его происхождение и каково бы ни было окончательное решение этого вызывающего ожесточенные споры вопроса – существовали ли в государстве франков какие-либо собрания или суды графств, отличные от окружных судов, – совершенно точно, что суды этого разряда появились в Англии и обладали там исключительной важностью. В них также выражался представительный принцип, так как в них участвовали четыре избранных представителя поселений графства, как и в окружном суде. Эти суды также просуществовали практически без изменений в течение периода английского феодализма и абсолютизма, по крайней мере до второй половины XIII века, поддерживая местное самоуправление и сохраняя большую часть первоначальной свободы, чем в других местах. Ниже мы подробнее рассмотрим, как возникший из них представительный принцип переходит в национальный законодательный орган, создавая современную государственную систему представительства – самый важный отдельный вклад в правительственный аппарат, сделанный в исторические времена, за исключением, возможно, федерального правительства.
62
Может возникнуть вопрос, насколько уверенно можно утверждать об этой прочной связи между городским собранием Новой Англии и местным собранием древних германцев в отсутствие прямых доказательств существования некоторых промежуточных звеньев. Но хотя мы вынуждены признать этот недостаток доказательств в четкой документальной форме, конечно, было бы чрезмерно критичным отказываться вследствие этого признать огромную вероятность этой связи.
Таким образом, первым из особых политических элементов, введенных германцами, было публичное собрание, зародыш, из которого выросли современные свободные законодательные органы; но этот зародыш следует искать в их местных, а не национальных собраниях.
Второй из этих особых элементов, которые нужно отметить, – выборная монархия. Свободные люди всех раннегерманских племен обладали, по крайней мере в какой-то момент, правом выбора своего короля. Однако во всех этих племенах тенденция столь же явно была направлена на установление преемственности по наследству. Она полностью зависела от конкретных обстоятельств каждого случая, независимо от того, выхолащивались ли выборы, существовавшие повсюду в течение длительного времени, в чистую, лишенную всякого значения формальность и в конце концов полностью исчезали, или они сохраняли жизнь и значение и в итоге признавались конституционными.
В Германии благодаря случайному обстоятельству – тому, что ни одна династия не продержалась дольше трехчетырех поколений, – сохранялся выборный принцип, пока не привел к возникновению реальной выборной монархии; но в силу другого обстоятельства – утраты самой королевской властью всего контроля над государством – этот факт не повлек за собой важных последствий для свободы. Во Франции опять-таки случайное обстоятельство – то, что на протяжении трехсот с лишним лет после избрания Капетингов на престол она не испытывала недостатка в прямых наследниках мужского пола, – привело к противоположному результату: выборный принцип полностью исчез и монархия превратилась в исключительно наследственную. В Англии монархия также со временем стала строго наследственной, и первоначальное право выбора исчезло. Однако сам принцип не полностью стерся из памяти, и позднее, хотя и без видимой связи с предыдущим принципом, вереница сомнительных преемников и смещений с трона привела к возникновению нового выборного права или, что еще важнее, к его следствию – праву народа смещать не удовлетворяющего его короля и ставить другого на его место. Подобного рода идея, хотя и определенно феодального происхождения, как видно, признавалась некоторыми, по крайней мере в соперничестве за корону между Стефаном и Матильдой в середине XII века; менее сознательно – в низложении Эдуарда II в 1327 году, более явно – в случае Ричарда II в 1399 году и в конце Йоркской династии в 1485 году, когда в обоих случаях законных наследников отстранили в пользу других претендентов. Эта идея нашла свое самое полное осознание и ясное выражение в революции 1688 года и приходе к власти Ганноверской династии в 1715 году. Эти прецеденты установили в британской конституции принцип, согласно которому государь получает право на власть с согласия народа, и это было признано правителями Ганноверской династии. Ниже мы увидим, что этот принцип имеет первостепенное значение для преобразования монархии в то, что фактически является республиканским правительством. Без четкого, прямого или косвенного, осознания этого принципа правящим государем невозможно было бы продолжить историческую династию королей во главе республики, а именно к этой цели стремятся и более-менее достигают ее все современные конституционные монархии [63] .
63
Очевидно, что этот принцип не имеет непосредственного отношения к Конституции Соединенных Штатов. Но если мы вернемся в
1776 г., то ясно увидим, что он считался одним из важнейших принципов, оправдывавших революцию. Декларация независимости после перечисления актов тирании со стороны короля гласит: «Государь, характеру которого присущи все черты, свойственные тирану, не может быть правителем свободного народа». В этом предложении недвусмысленно говорится, что у свободного народа может быть король, и не менее ясно, что, если он не годится на эту роль, его можно отстранить. Следует отметить, что в той части Декларации, которая является истинно англосаксонской по происхождению и духу, это единственное утверждение какого-либо принципа, оправдывающего революцию, и основной текст Декларации состоит из доказательств, подтверждающих упомянутую негодность государя.
Надо отметить, что этот особый англосаксонский принцип является лишь формой более широкого права на революцию. Очерченная выше историческая линия всего лишь представляет собой канал, по которому народ приходит к практическому осознанию более широкого принципа. Однако его особое историческое значение заключается не в этом, ведь народ неизбежно должен осознать право на революцию, как произошло со всеми народами. Оно заключается в том, что этот принцип привел к созданию конституционной теории в монархических государствах, которая, если государь принимает ее всем сердцем, как правило, устраняет необходимость революции.