Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.
Шрифт:
Из этой уверенности с неизбежностью следует, что многие действия, которых древний закон не принимал во внимание, а древнее общество считало несущественными или даже нейтральными в нравственном смысле, могли представлять огромную важность как постоянные элементы, определяющие отношение человека к Богу. Несомненно, в первую очередь именно благодаря влиянию этого учения, в силу введения идеи греха как руководящей идеи в этику христианство осуществило свою задачу по повышению общих моральных стандартов и разъяснению конкретных этических суждений, как, например, если выбрать один из самых показательных случаев, в тех переменах, которые произошли в отношении сексуальных прегрешений.
Другой вывод из этого учения относительно характера заключался в том, что определяющим фактором во всех этических суждениях индивида должен быть внутренний характер, а не внешнее действие, и что внешнее действие имеет значение только как свидетельство внутреннего характера. Это также была не совсем новая идея, но христианство придало ей гораздо более яркую и наглядную форму, чем когда-либо прежде, когда записало в книге, которую читали и перечитывали как особый религиозный путеводитель и руководство для всех верующих, поразительные слова своего основателя, в которых он провозгласил, говоря о некоторых самых неискоренимых пороках любой эпохи, что затаенное в сердце вожделение несет на себе такую же вину, что и фактическое действие.
В-четвертых, среди вкладов христианства в этику –
44
Ориген (ок. 185 – ок. 254, греческий христианский теолог, философ, ученый, основатель библейской филологии, автор термина «Богочеловек». – Ред.) цитирует слова Цельса (римский философ-платоник 2-й половины II в., один из самых известных античных критиков христианства. – Ред.): «Каждому хорошо известно, что такие люди, кто естественную склонность к греху обратили уже в привычку, становятся совершенно неспособными к улучшению, даже в том случае, если испытывают страх перед наказаниями и надежду на обращение, ведь совершенное изменение своей природы – дело чрезвычайно трудное». Обратив внимание на то, что философские наставления порой производили перемены в характере, Ориген говорит: «Но коль скоро мы видим, что проповедь этих простых и необразованных мужей, как о них выражается Цельс, производила (на слушателей) такое неотразимое влияние, которое указывало на присутствие в них как бы особой таинственной силы чародейства, коль скоро мы видим, что через этих проповедников люди целыми толпами устремились от разврата к целомудренной жизни, от нечестия к праведности… разве мы не имеем основания и всех данных к тому, чтобы удивляться могуществу, которое заключалось в их словах?» (Против Цельса, пер. с лат. Л. Писарева. Казань, 1912).
В униженном и отчаявшемся изгое порождало твердую уверенность, что он полностью покончил с прошлой жизнью, что ее узы и искушения больше не будут иметь над ним никакой власти, что он свободен начать новую жизнь, будто родился заново. Это убеждение, которое создало христианство, вводило в историю совершенно новый фактор. Величайшая проблема практической этики всегда заключалась не в том, чтобы заставить людей умом признать истину, а в том, чтобы заставить их быть верными своим этическим убеждениям. Несомненно, стоицизм учил очень возвышенной системе нравственных истин, он даже пытался в качестве своего рода миссионерской философии убеждать людей жить по законам правды; однако признал свою неспособность сделать стоиками массы. В труде, который христианство проделало в этом направлении, содержится один из величайших его вкладов в нравственное возрождение мира. В прямом личном характере своей центральной истины – Христе Спасителе каждого отдельного человека, – во внушенной им твердой уверенности, что Божья сила меняет жизнь и постоянно помогает в старании проводить ее в праведности и в творческой силе любви, поднимающейся в сердце человека навстречу любви Божьей, христианство привело в действие новую силу нравственного возрождения мира. И именно благодаря акценту на этих идеях осуществилась преобразующая способность христианства. В той мере, в какой оно сохраняло эти истины как главные принципы своего учения и следовало им в своей преобладающей жизни, оно оставалось великой силой, которая вела людей по пути нравственного восхождения. Когда оно вместо них ставило на пьедестал нечто иное, чем главное, как то, на чем следует делать акцент, будь то внешние формы или догматические убеждения, оно не выполняло своей миссии и ограничивало свою власть, и это, несомненно, происходило в течение длительных периодов времени. Некто сказал, что церковь никогда не омрачала чистоты своего нравственного учения; однако надо признать, что в христианской истории бывали периоды, когда теоретическое учение практически оставалось единственным, что сохраняло чистоту, и когда оно оказывало мало реального влияния на жизнь общества того времени. Подлинное христианство в такую эпоху, конечно, почти исчезало из вида, продолжая жить в тех непритязательных жизнях, которые тогда не привлекали ничьего внимания, но его следы мы находим даже в самые темные дни. Один из самых обнадеживающих знаков нашего времени – то возвращение влияния и акцента на активное христианство наших дней, которое произвели эти этические идеи.
Вряд ли можно преувеличить важность новой силы, которая таким образом была привнесена в нравственную жизнь мира. Наука запрещает нам полагать, что можно добавить какую-либо новую значительную силу к совокупности физических сил, уже действующих во Вселенной. Но создается впечатление, что в данном случае мы определенно сталкиваемся с тем фактом, что с христианством к общей совокупности энергий, действовавших в истории человечества, прибавилось новое возрастание этической силы. Нечто, чего прежде не существовало в мире, фактически облегчило для людей избавление от рабства дурных привычек и осуществление их идеалов нравственной жизни. Может, не просто проследить во всех деталях обеспеченные таким образом результаты, поскольку они осуществляются в характере и в индивидах в тех сферах жизни, которые обычно не документируются, да и такими силами, которые действуют тихо и незаметно. Но мытари и грешники, преображенные в святых христианской истории, никоим образом не ограничиваются евангельскими днями [45] .
45
В приведенном фрагменте было сказано очень мало о влиянии христианства на конкретные этические доктрины, и вот почему: по одним пунктам, например братства между людьми, общепринятое мнение представляется мне неверным. По некоторым другим пунктам у меня большие сомнения относительно того, что следует сказать, например, о долге самопожертвования ради ближних – концепция поведения, которая в настоящее время будто меняется. Но главным же образом причина такова: изложение конкретных этических принципов не было частью специфической миссии христианства. Не требуется откровения, чтобы сделать их известными людям. Законы поведения составляют такую же большую часть основополагающих законов человеческого бытия, как законы логики, и возрастающий опыт человека учит его этим законам, и в том и в другом случае
Я процитирую следующий отрывок из выдающегося богослова как пример довольно частых необдуманных высказываний по поводу этического влияния христианства: «Немаловажно, что первые больницы, первые школы, первые свободные государства были христианскими. Монастыри были первыми больницами, монахи были первыми учителями».
Остается лишь рассмотреть некоторые результаты, которых христианство добилось либо само, либо в сочетании с влияниями из других источников, которые по своей природе не подпадают ни под его религиозный, ни непосредственно этический труд.
В следующей главе об элементах цивилизации, введенных германцами, мы рассмотрим происхождение современной идеи о ценности отдельного человека в сравнении с классической идеей о большей важности государства. Одним из источников, из которого выросла эта современная идея, является, без сомнения, высшая ценность, придаваемая каждому человеку в христианском учении о гораздо большей важности загробной жизни, нежели земная и любые ее интересы, о бесконечных будущностях, лежащих перед каждым человеком в зависимости от его личного выбора и характера. Позиция ранней церкви в этом вопросе по отношению к государству, в котором она существовала – Римской империи, пожалуй, отличалась большей крайностью, чем отношение к любому более позднему правительству, и все же были такие эпохи, когда контраст между высшими интересами индивида и государства был почти таким же разительным, и по этому вопросу христианское вероучение высказывалось со всей ясностью и определенностью. Того, что это вероучение приводит к усвоению позитивных институтов в любом свободном правительстве, мы подтвердить не можем. Его влияние можно увидеть скорее в цепочке идей, которыми мы оправдываем наше право на личную свободу.
Христианство учило также равенству всех людей в глазах Бога. Оно учило этому не просто как абстрактной идее. Это делал и стоицизм. Но по крайней мере, в раннем христианстве эта идея, насколько возможно, воплощалась на практике. Господин должен был обращаться со своим рабом как с братом. Они оба стояли на одной ступени относительно церкви, и ее посты и звания были открыты для обоих. Если у нас есть сомнения в правдивости древней истории о том, как в III веке раб стал епископом Рима, то важен сам факт, что в эту историю верили люди, и, конечно же, в века феодализма, когда церковь в большой степени находилась под феодальным влиянием, нередко встречались примеры, когда люди из низших классов достигали высочайшего положения в церкви. Учение церкви всегда ставило перед людьми идею равенства в моральных правах и конечной судьбе всего человечества. Однако едва ли мы можем утверждать, что это стало главной действенной силой в установлении практического равенства, насколько оно вообще было установлено [46] .
46
В свете дискуссий, нередко случавшихся в прошлом, о непосредственной роли христианства в отмене рабства и выдвижении женщины на равное положение с мужчиной мы можем кое-что сказать по этому поводу. Внимательно изучающему историю ясно, что обе эти реформы были вызваны сочетанием экономических, социальных и моральных причин, в которых христианское учение образует лишь один элемент. Попытка со стороны некоторых претендовать на большую роль христианства в этих достижениях, чем было бы справедливо, очевидно, вырастает из неверного понимания природы и сферы влияния христианства. Нравственные наставления и осуждение порока, как и пример благородной жизни – вот самые мощные силы в моральном развитии народа, и было бы абсурдно отрицать их роль в этих итогах, как, по-видимому, хотели бы некоторые. Но там, где, как часто бывает, институт, связанный с моральным злом, ограничен экономическими и социальными условиями, присущими данной ступени цивилизации, требуется нечто более, чем просто нравственная убежденность, более, чем общая моральная уверенность в том, что это неправильно, чтобы обеспечить ниспровержение порока, насколько бы велико ни было значение такой нравственной убежденности как одной из необходимых причин уничтожения порока. В этом случае также процесс создания общего морального осуждения порока всегда идет долго и медленно, и нередко мнимые духовные наставники оказываются по другую сторону морали. До тех пор, пока экономические и социальные условия, реальные или предполагаемые, способствуют продолжению института или общепринятой практики, нетрудно найти правдоподобные моральные аргументы в его поддержку; когда же различные источники объединяют свою силу в борьбе с пороком, тогда истинные принципы этики приходят к ним на помощь и ускоряют наступление общего результата.
И здесь христианство снова требовало полного отделения церкви от государства и признания того, что у обоих есть собственная независимая и отличная от других миссия, которую он должен исполнить. В Древнем мире эти двое были тесно связаны, и религиозная организация рассматривалась как чрезвычайно важная ветвь политической. Этот взгляд на их отношения нес в себе серьезную опасность для растущей церкви – опасность быть поглощенной государством, потерять всякую самостоятельность развития и быть вынужденной отвернуться от своей задачи ради того, чтобы служить политическим целям. Несомненно, именно эта опасность заставила раннюю церковь столь четко оформить доктрину независимости от государственного контроля, которая присуща христианству, и так активно отстаивать ее перед лицом римских императоров и германских королей.
То, что современное полное отделение церкви от государства, такое, как у нас в Соединенных Штатах, выросло из протеста против позиции самой церкви по этому вопросу, не доказывает, что отделение церкви от государства не является продуктом христианского учения, но дает нам очередной пример того, что более поздняя церковь в целом не хранила верность основополагающим принципам христианства и что их пришлось восстанавливать посредством тех или иных реформ. Когда церковь обеспечила себе независимость от государства, усовершенствовала свою организацию и окрепла, она сделала шаг вперед и заявила о праве церкви контролировать государство. То, что этот принцип в практической деятельности столь же опасен, сколь и другой, при котором государство поглощает церковь, не нуждается в доказательствах, но не нуждается в доказательствах и то, что они оба одинаково чужды христианскому учению.
Нетрудно понять, какую пользу цивилизации может принести полное разделение церкви и государства. Признание этих двух институтов совершенно разными сферами – важнейшее условие свободы мысли и свободы дискуссии, и без него интеллектуальный прогресс, за исключением области теории и бесплодных рассуждений, был бы если и не невозможен, то осложнен непреодолимыми трудностями. Наконец, христианство пробудило в части древнего общества новую надежду, активность и производительную силу еще до того, как германцы подкрепили его своей жизненной энергией. Насколько это могло бы произойти, если бы не приход германцев и если бы в следующем веке сложились благоприятные условия, сказать невозможно, но этот результат заслуживает отдельного внимания и как проявление тенденции христианства, и, несомненно, как указание на один из источников будущего возрождения цивилизации.