Эйлин
Шрифт:
— Не говори глупостей, — ответила я ей. — Ты бы видела, где живу я.
Кухню освещала лишь лампочка без абажура, свисающая с потолка на шнуре. Через окно я заметила машину, засыпанную снегом, а рядом с ней другую — двухдверный автомобиль Ребекки, лишь чуть-чуть припорошенный белым. Это было очень странно. «Может быть, это дом ее парня?» — гадала я. Быть может, она связалась с кем-то из местных? Я предполагала, что это вполне возможно. Была ли я разочарована? Конечно. Я ожидала увидеть тонкий фарфор, красное дерево, фигурные зеркала, узорчатые покрывала, мягкие подушки, бархат, уют и декаданс, как на журнальных иллюстрациях. А это был дом бедного человека. Более того, бедного человека в тяжелых обстоятельствах. Мы все видели такие
Вот что я скажу о домах. Те идеальные, аккуратные здания в колониальном стиле, мимо которых я проезжала в начале этого вечернего пути через Иксвилл, — всего лишь «посмертные маски» нормальных людей. На самом деле в них все далеко не столь идеально и упорядоченно. Тот факт, что вы владеете таким домом, куда больше говорит о беспорядке в вашей внутренней жизни, чем любой лепет психоаналитиков. Люди, у которых идеальные дома, просто одержимы смертью. Дома, столь тщательно отделанные, обставленные красивой мебелью высокого качества, со вкусом украшенные, где все на своих местах, становятся прижизненными гробницами. Люди, действительно поглощенные жизнью, живут в довольно неряшливых домах. В двадцать четыре года я косвенно знала это. Конечно же, в том возрасте я тоже была одержима смертью. Я пыталась отвлечься от ужаса не посредством поддержания дома в порядке, как это делали иксвиллские домохозяйки, а через странные пищевые пристрастия, непреодолимые привычки, непреходящую раздвоенность чувств, фантазии о Рэнди и так далее. Я осознала это лишь в тот момент, сидя за столом на кухне Ребекки и наблюдая, как она лущит арахис и облизывает пальцы: когда-нибудь я умру, но не сейчас. Пока я жива.
Мне в голову как-то пришел странный трюизм: «Если ты любишь меня, то не будешь замечать мои изъяны». Я пыталась говорить это многим мужчинам в своей жизни, и в ответ обычно слышала: «Тогда, полагаю, я тебя не люблю». Каждый раз, вспоминая это, я смеюсь. Я пыталась оказать Ребекке сомнительное снисхождение, оправдывая ее несовершенства так же, как оправдывала свои. Мусор на ее кухонном столе означал, что она не хочет утруждать себя уборкой. Что ж, я тоже не хотела. И это имело для меня смысл. Конечно же, Ребекка могла позволить себе заплатить кому-нибудь за наведение чистоты в доме, но у нее просто пока не было времени, чтобы кого-то нанять. В конце концов, она только что приехала в наш город. Мне подумалось, что она великолепна. Ее нервозность, ее растрепанные волосы, ее потрескавшиеся губы — эти изъяны делали ее только прекраснее. Халат ниспадал с ее плеч, точно меховая мантия. Этой женщине сошло бы с рук что угодно.
— Ага, — воскликнула она, ставя на стол две чашки. Это были дешевые кофейные чашки, какие можно увидеть в столовке, со сколами и коричневым налетом изнутри. Ребекка неловко разлила в них вино из бутылки с отбитым горлышком. — Тебе нравится музыка? — спросила она, взмахнув изящным указательным пальцем. Движения ее были резкими, нервными. До меня дошло, что она, возможно, что-то приняла перед моим приездом. Многие женщины тогда пили таблетки для сохранения фигуры и от этого делались беспокойными и настороженными. Не думаю, что Ребекка была выше этого. Когда я вспоминаю о ее манере держаться прямо, о ее длинной буйной шевелюре, ее странных, подобранных по цвету нарядах, она кажется мне невероятно тщеславной.
— Конечно, — ответила я, поднимая взгляд, как будто могла увидеть музыку, витающую в воздухе. — Очень нравится.
Ребекка придвинула ко мне миску, полную арахисовых скорлупок.
— Можешь воспользоваться
— Спасибо, — отозвалась я и уставилась в темную жидкость. Вино пахло почти так же, как рвотные массы в моей машине.
— М-м-м, — промурлыкала Ребекка, попробовав его. — Просто чудесно. Надеюсь, ты потратила на него не слишком много. Выпьем. — Она встала у стола рядом со мной и подняла свою чашку. — С днем рождения, Иисус Христос! — Мы чокнулись чашками. Ребекка рассмеялась и вроде бы чуть-чуть расслабилась. — Как тебе канун Рождества, мисс Эйлин?
— Неплохо, — ответила я. — Утро я провела у отца.
Я надеялась, что мой голос звучит достаточно спокойно.
— У отца? — переспросила Ребекка. — Я не знала, что у тебя здесь семья. Он живет в этой округе?
— Неподалеку, — ответила я. Я могла бы сказать ей правду: что до ее появления я была добровольной рабыней отца, что он сумасшедший пьяница и что я ненавижу его так сильно, что иногда желаю ему смерти, — но воздух и так уже был густым от печали. — От его дома до моего можно дойти пешком, — солгала я. — Это оказалось очень кстати после его выхода в отставку. Он чувствует себя очень одиноким.
— Это мило, — произнесла Ребекка. — То, что ты навещаешь его, а не то, что ему одиноко, — со смехом пояснила она.
Я попыталась застенчиво усмехнуться, но смешок получился совершенно невыразительным.
— Ты живешь здесь одна? — поинтересовалась я, пытаясь переключить беседу на нее.
— О, конечно, — ответила Ребекка, к моему величайшему облегчению. — Терпеть не могу соседей. Я люблю, чтобы у меня было свое личное пространство. И я иногда не прочь сильно пошуметь. Тут я могу крутить музыку так громко, как только хочу.
— Я тоже, — соврала я. — Не люблю соседей. В колледже я…
— Люди такие, какие они есть, и делают то, что делают, верно? — прервала меня Ребекка, прислонившись к шкафчику. Похоже, ответ ее не интересовал. Она неотрывно смотрела в чашку, губы ее были запятнаны вином, лицо немного раскраснелось. Меня очень озадачивал халат, который она надела. Он был старый, потертый и вылинявший, люди обычно не надевают такое при гостях. Неужели я была недостойна чего-то большего? — Я не верю, что мы делаем то, чего не хотим делать, — добавила она странную фразу, и голос ее теперь был мрачным и отстраненным. — Разве что нам в голову нацелят пистолет. И даже тогда есть выбор. И все же никто не хочет признавать, что они хотят быть плохими, совершать плохие поступки. Людям просто нравится испытывать стыд. Вся страна подсела на это, если хочешь знать мое мнение. Эйлин, позволь мне спросить… — Она повернулась ко мне. Я поставила на стол чашку — уже почти опустевшую — и посмотрела на нее глазами, в которых горело ожидание. — Те мальчики в тюрьме — они плохие люди?
Это был не тот вопрос, который я надеялась услышать. Чтобы замаскировать разочарование, я задумчиво приподняла брови, как будто всерьез размышляя над ее вопросом о мальчиках.
— Думаю, большинству из них просто не повезло с самого начала, — ответила наконец я. — Почти все это — следствие неудачи в жизни.
— Думаю, ты права. — Ребекка отставила чашку и уронила в нее сигаретный окурок. Потом скрестила руки на груди и без всякого выражения посмотрела мне в глаза. — Но скажи мне, Эйлин, ты когда-нибудь хотела стать по-настоящему плохой, сделать то, что сама считаешь неправильным?
— Не совсем, — солгала я.
Не знаю, почему я отрицала это. Я чувствовала, что Ребекка видит мою неискренность насквозь, и это держало меня в напряжении, поэтому я укрылась за чашкой, допивая вино. Я хотела, чтобы меня понимали и уважали, и все же ощущала, что меня могут наказать, если я выдам свои подлинные чувства. Я понятия не имела, насколько тривиальны на самом деле были мои постыдные мысли и чувства.
— Можно воспользоваться твоим туалетом? — спросила я.
Ребекка указала в потолок: