Эйлин
Шрифт:
— Там, наверху, есть.
Я взяла свою сумочку и поднялась по лестнице, застланной грязным ковром, для равновесия держась за железные перила. Вес револьвера, оттягивавший мне плечо, успокаивал меня. Я просто хотела на несколько секунд взять его в руки, чтобы собраться с мыслями. Взбираясь наверх, я сожалела о своей трусости. «Как я смогу когда-либо стать счастливой, — спрашивала я себя, — если не позволяю себе раскрыться перед Ребеккой?» С моей стороны, конечно же, было глупо воспринимать все так серьезно. И все-таки я бранила себя за такую скрытность. Ребекка пригласила меня к себе домой, позволила мне увидеть ее в естественном состоянии, неряшливой и нервной. Это была дружба. Я не хотела разочаровывать Ребекку. Но если я собираюсь этим вечером раскрыть свою истинную натуру, если мы намерены упрочить связь между
Дверь санузла, выходящая на верхнюю площадку лестницы, была открыта настежь. Внутри ужасно пахло. Пол и стены были выложены розовой плиткой, стыки металлической фурнитуры сделались оранжевыми от ржавчины, пластиковая душевая занавеска покоробилась и побурела от плесени. Дверная ручка шаталась и не защелкивалась, из крана над ванной капало, да и сама ванна местами позеленела и воняла сыростью. На раковине тоже виднелись зеленые потеки, на бортике лежали истрепанная зубная щетка красного цвета и тюбик зубной пасты, выдавленный досуха. Под заляпанным зеркалом притулился тюбик губной помады. Я открыла его — ярко-розовая, почти до конца стертая помада. С перекладины душевой шторки свисали чулки телесного цвета. К засохшей пене на кусочке мыла прилипли короткие курчавые волоски. Я подумала про себя, что это, должно быть, лобковые волосы Ребекки. Я взяла мыло, намылила лицо, потом смыла пену и почувствовала себя немного лучше. Затем вытерла руки полотенцем и достала револьвер. Прикосновение к гладкому дереву и металлу успокоило меня. Я нацелила оружие на свое отражение в зеркале. Потом прижала револьвер к щеке — он был прохладный и твердый. От него пахло моим отцом — не едким безумием джина, как в те последние годы, а теплым, медовым запахом виски, как это было в детстве, когда мне не нужно было присматривать за ним. Я положила «Смит-и-Вессон» обратно в сумочку и поправила волосы перед зеркалом.
Прежде чем вернуться в кухню, я тихонько обошла площадку и заглянула в ярко освещенные комнаты наверху. Одна из них была спальней — покрывало с розово-зеленым цветочным узором, дешевая настольная лампа на тускло-коричневом комоде, уродливые золотые серьги на голубом блюдце, пустая банка пива. На двери шкафа висело зеркало. Я хотела увидеть гардероб Ребекки изнутри, но не посмела зайти так далеко. Если она на самом деле была неряхой, а ее элегантность и утонченность являлись лишь маскировкой, может быть, у меня все-таки была надежда. Соседняя спальня в тот момент мне мало о чем сказала: маленький деревянный стол, широкая кровать с голым матрасом, вентилятор на прикроватном столике и маленький плюшевый медведь рядом, на стене — карта Америки. В этом всем не было особого смысла, но я предположила, что Ребекка, должно быть, сняла дом со всей обстановкой, и ей было просто некогда прибрать его. Я посмотрела в зеркало. Оттуда на меня глянуло бледное изможденное лицо. Я выглядела как старуха, как труп, как зомби. Когда я попыталась улыбнуться, это помогло лишь чуть-чуть. Казалось нелепым, что прекрасная женщина хочет подружиться со мной. Сойдя вниз по лестнице, я надела маску, подобную той, что носил Леонард Польк, — спокойствие, уверенность, совершенная беззаботность.
Когда я снова села к кухонному столу, Ребекка опять деловито обшаривала шкафчики.
— Ага! — воскликнула она, поворачиваясь со штопором в руке. — Извини, слишком поздно. Давай допьем вино. — Разлила остатки по чашкам и снова сказала: — Спасибо, что принесла его.
— Думаю, это в каком-то смысле еще и вечеринка в честь новоселья, верно? Ведь ты же только что въехала сюда. — Я старалась, чтобы мой голос звучал бодро.
— Мне это нравится. Новоселье, да. Спасибо, — ответила Ребекка. — Это очень уместно. Нужно как следует обжить этот дом. Он такой обветшалый и грязный… — Она подняла воротник халата и приоткрыла рот, словно собираясь сказать что-то еще, но умолкла и сложила руки на груди.
— Ты давно здесь живешь? — спросила я. — Если ты не против таких вопросов.
— Я приехала в этот город всего пару недель назад, — отозвалась она, поправляя халат. — Надо сказать, я ожидала, что здесь будет холодно, но не настолько. Это просто жестокий мороз. Хуже, чем в Кембридже. Но снег — это очень красиво. Как ты считаешь?
Мы продолжали эту поверхностную беседу. Волшебство ушло. Мы словно бы сломали лед, но стылая вода сделала нас
— Я нечасто куда-то выбираюсь, — говорила я Ребекке. — Зимой здесь почти нечего делать. Да и в любое другое время года тоже.
— Ты катаешься на коньках? — спросила она с фальшивым энтузиазмом — я чувствовала эту фальшь. Я отрицательно покачала головой, улыбнулась, затем добавила:
— Но если хочешь, я научусь.
— Да нет, всё в порядке, — заверила Ребекка.
Обстановка была ужасно неуютной. Стул был жесткий, в доме было холодно. И все же я прихлебывала вино, кивала и улыбалась изо всех сил. Я знала, что скрываю: свое разочарование, свои несбывшиеся фантазии, свою тоску. Что и почему скрывала Ребекка, было для меня абсолютной загадкой. Она пространно рассказывала о том, как обгорела на солнце летом, как у нее сводит судорогой руки, когда она ведет машину, о своих любимых художниках — насколько я помню, все они были представителями абстрактного экспрессионизма. Мы решили весной вместе съездить в Бостон, пройтись по художественным музеям, но мне все время казалось, что Ребекка прячется в каком-то отдаленном уголке своего разума, оставив рядом со мной только оболочку себя. Я думала: «Быть может, это все, чего я заслуживаю, — любоваться ею издали». С какой стати я могла решить, что такая женщина, как Ребекка — прекрасная, независимая, профессиональная, — на самом деле захочет свести со мной близкое знакомство? И что я вообще могу рассказать ей о себе? Я была никем, изгоем. Мне следовало быть признательной уже за то, что она ведет этот разговор. «Ты умеешь плавать? А кататься на лыжах? Где ты купила эту меховую шапку?» У меня складывалось впечатление, что она просто пытается из жалости развеселить меня, обратить в шутку мою скучную жизнь, старается подбодрить меня этими глупыми вопросами.
Наконец я сказала:
— Мне пора ехать.
«Будут и другие вечера, — твердила я себе. — Настоящая дружба не возникает за один вечер. И лучше уйти в момент скуки, чем в момент разочарования». Я встала со стула и начала натягивать перчатки. И тогда Ребекка вскочила с табуретки, на которой сидела.
— Эйлин, — произнесла она, делая шаг ко мне, голос ее неожиданно стал низким, серьезным и трезвым. — Прежде чем ты уйдешь, мне нужно, чтобы ты помогла мне кое с чем. — Я решила, что она попросит меня вынести мусор или помочь ей перенести какую-нибудь тяжелую мебель, но Ребекка просто сказала: — Останься. Поговори со мной еще немного.
Она была обеспокоенной. Я подумала, что, быть может, она больна или ждет визита ревнивого любовника. Конечно же, я осталась. Я отчаянно жаждала еще вина. И я была голодна. Как будто подслушав мои мысли, Ребекка открыла старый холодильник и достала кусок сыра, банку маринованного лука и немного ветчины.
— Я сделаю нам сэндвичи, — сказала она. — Знаю, я действительно не умею принимать гостей. — Я смотрела, как она моет две тарелки и промокает их полой своего халата. — Нам станет лучше, если мы что-нибудь съедим.
— Со мной всё в порядке, — возразила я. Эти слова, слетев с моего языка, прозвучали в этой холодной кухне грубо и неискренне. Я начала извиняться, лепеча что-то, но Ребекка прервала меня.
— Ты не хуже меня чувствуешь напряжение в воздухе, — сказала она. — Ты чувствуешь, я чувствую… А если это так, зачем отрицать? — Она покачала головой, пожала плечами, улыбнулась краем губ, потом повернулась ко мне спиной и стала собирать со столика ломти хлеба.
Я тонко и нервно хихикнула, не понимая, злится Ребекка или веселится.
— Извини, — пробормотала я.
Но она не обращала на меня внимания. Как будто не замечая повисшей между нами неловкости, Ребекка снова вернулась к разговору о «Мурхеде», одновременно готовя сэндвичи. Я смотрела, как она складывает их дрожащими руками. Я облизала потрескавшиеся губы, нащупала в сумочке револьвер и стала слушать ее речь. Ребекка, казалось, слегка успокоилась, однако голос ее сделался неожиданно низким. Стоя ко мне спиной, она время от времени делала паузы и в такт своим словам пронзала воздух ножом.